Из ее слов мы заключили, что принц тоже здесь. Мы нашли его в обществе
другой монахини и нескольких пансионерок в возрасте от двенадцати до
шестнадцати. Еще не остыв от крови своей последней жертвы, старый развратник
снова начинал вести себя непристойно.
Как только мы вошли в комнату, монашка бросилась к Сен-Фону.
— Сударь, прошу вас остановить этого неблагодарного господина. В ответ
на любезный прием с нашей стороны, он только и делает, что оскорбляет нас.
— Мадам, — отвечал министр, — вряд ли мой друг отличается более высокой
нравственностью, чем я, он так же, как и я, презирает добродетель и совсем
не расположен вознаграждать ее. А вот ваши юные пансионерки мне нравятся,
поэтому либо мы сейчас же спалим ваш проклятый монастырь, либо изнасилуем
всех шестерых во славу Божию.
С этими словами одной рукой схватив самую младшую, а другой отшвырнув в
сторону обеих монашек, пытавшихся защитить девочку, Сен-Фон, не сходя с
места, овладел ею спереди. Вряд ли стоит добавлять, что остальных пятерых
постигла та же участь, за исключением того, что Сен-Фон, опасаясь, как бы не
ослаб его член, игнорировал влагалища и наслаждался юной плотью через задний
проход. Одна за другой они переходили из его немилосердных объятий в руки
принца, и тот порол их до крови, то и дело прерывая эту церемонию, для того
лишь, чтобы с жаром целовать мои ягодицы, которые, как он часто повторял,
были для него дороже и милее всего на свете. Сен-Фон сумел сдержать свой пыл
и не выбросил из себя ни капли семени, потом вместе с обеими монашками,
одной из которых было за шестьдесят, скрылся в соседней комнате и вышел
оттуда уже один полчаса спустя.
— Что вы сделали с нашими гостеприимными хозяйками? — поинтересовалась
я, когда министр, в прекраснейшем расположении духа, присоединился к нам.
— Чтобы навести порядок в этом заведении, пришлось от них избавиться; я
немного развлекся с ними, потому что питаю слабость к истасканным задницам.
А потом увидел лестницу, ведущую в подвал, сбросил их вниз и замуровал там.
— А что будем делать с этими курочками? Надеюсь, мы не оставим их в
живых? — заметил принц.
Слова его послужили толчком к забавам еще более ужасным, о которых
скажу лишь то, что они по жестокости превосходили адские муки, и скоро с
обитательницами монастыря было покончено.
Оба распутника, наконец, опустошили свои семенники и, увидев, что
забрезжил рассвет, пожелали вернуться в мой дом. Там нас ожидал сытный
роскошный завтрак, за которым нам прислуживали три обнаженные женщины, и мы
от души утолили наш не на шутку разыгравшийся аппетит. После этого принцу
вздумалось провести несколько часов со мной в постели, а мой любовник
удалился в сопровождении двух молодых слуг и развлекался с ними до тех пор,
пока солнце не вошло в зенит.
Отчаянные усилия и сопение старого филина не представляли большой
угрозы для моей скромности, и все-таки после продолжительных и мучительных
для меня упражнений ему удалось проникнуть в мою заднюю норку, впрочем, он
недолго оставался там: Природа разбила вдребезги мои надежды, инструмент его
согнулся, и бедняга, который так и не нашел в себе сил для оргазма,
поскольку, по его словам, он уже два раза кончил нынче вечером, заснул тихо
и мирно, уткнувшись своей противной физиономией в мои ягодицы.
Отчаянные усилия и сопение старого филина не представляли большой
угрозы для моей скромности, и все-таки после продолжительных и мучительных
для меня упражнений ему удалось проникнуть в мою заднюю норку, впрочем, он
недолго оставался там: Природа разбила вдребезги мои надежды, инструмент его
согнулся, и бедняга, который так и не нашел в себе сил для оргазма,
поскольку, по его словам, он уже два раза кончил нынче вечером, заснул тихо
и мирно, уткнувшись своей противной физиономией в мои ягодицы.
Когда мы пробудились, Сен-Фон, не скрывая своего восхищения моими
талантами, вручил мне чек на восемьсот тысяч франков, выписанный на имя
королевского казначея, и вместе со своим другом покинул мой дом.
Все последующие званые вечера были похожи на самый первый, если не
считать отдельных эпизодов, которые я постоянно варьировала благодаря своему
неистощимому воображению.
Нуарсей присутствовал почти всегда, и за исключением принца посторонних
в доме не было.
Так, в течение трех месяцев я твердой рукой вела свой корабль по
бурливому морю наслаждений, и однажды Сен-Фон предупредил меня, что на
следующий день мне предстоит совершить выдающееся в своем роде преступление.
Ох, уж эти ужасные последствия варварской политики! И кто же, по-вашему,
стал очередной жертвой? Уверена, друзья мои, что вы ни за что не
догадаетесь. Это был родной отец Сен-Фона, шестидесятишестилетний господин,
образец редкого благородства; его давно беспокоил беспорядочный образ жизни
сына, и он начал бояться, что тот окончательно погубит себя; он не раз
крупно разговаривал с ним, предупреждал его по-доброму, даже предпринимал
кое-какие шаги при дворе к вящему неудовольствию Сен-Фона, вынуждая его
оставить министерский пост, справедливо полагая, что беспутному наследнику
лучше сделать это по своей воле, нежели уйти со скандалом.
Сен-Фон с большим раздражением относился к вмешательству отца, помимо
того, смерть старика сулила ему дополнительно три тысячи ежегодного дохода,
и, естественно, колебания его длились недолго. Эти подробности сообщил мне
Нуарсей и, заметив, что я не в восторге от столь грандиозного замысла, решил
снять с этого преступления налет жестокости, который придавала ему моя
идиотская нерешительность.
— Злодеяние, которое ты усматриваешь в убийстве человека, и второе
злодеяние, которое, по-твоему, заключается в отцеубийстве, — это, милая моя,
просто-напросто два бессмысленных понятия, и я постараюсь сокрушить их в
твоих глазах. Впрочем, не стоит терять время на первое, потому что с твоим
умом ты должна лишь презирать предрассудок, который заключается в том, что
недалекие люди усматривают преступление в уничтожении живого существа.
Следовательно, это обычное убийство, вполне для тебя доступное, ибо между
твоей жизнью и жизнью жертвы нет никаких связей; дело здесь обстоит
несколько сложнее для моего друга, и тебя, кажется, пугает само слово
«отцеубийство», поэтому рассмотрим этот поступок исключительно с этой точки
зрения.