Итак, разберемся, что такое отцеубийство — преступление это или нет?
Разумеется, нет. Если на всем свете и существует хоть один поступок, который
я считаю оправданным и законным, так это и есть именно отцеубийство. Теперь
скажи мне, пожалуйста, какая связь между тобой и человеком, давшим тебе
жизнь? Неужели ты собираешься убедить меня в том, что я чем-то обязан чужому
в сущности мужчине только за то, что однажды ему взбрело в голову излить
свою похоть во влагалище моей матери? Нет ничего более нелепого, чем
подобная мысль! Более того, что, если я даже не знаком с ним, если не знаю,
как он выглядит, этот пресловутый отец, мой производитель? Разве
когда-нибудь голос Природы шепнул мне его имя? Да ничего подобного. Почему
же он должен быть для меня ближе, нежели любой другой человек? Если это не
подлежит сомнению, а для меня это непреложный факт, тогда отцеубийство
ничуть не греховнее, чем обычное убийство, и лишить жизни отца нисколько не
хуже, чем отнять жизнь у кого-либо другого. Если я убиваю человека, который,
будучи мне неизвестен, породил меня на свет, факт его отцовства ничего не
добавляет к моему раскаянию, следовательно, я могу колебаться или
раскаиваться только тогда, когда узнаю, что мы родственники, хотя и в этом
случае характер преступления не меняется. Я спокойно отправлю своего отца в
иной мир и не буду чувствовать при этом никаких угрызений совести, если не
буду знать, что он мой отец, но повторяю, и в противном случае для меня
ровно ничего не изменится. Отсюда вывод: даже если я узнаю, что человек,
которого я только что стер с лица земли, — мой отец, неужели душа моя
наполнится раскаянием и страданием? Какая чепуха!
Продолжим дальше: я допускаю, что угрызения совести имеют место на
самом деле, хотя для них и не существует никаких объективных причин. Но если
ты собираешься разочаровать меня на сей счет, я повторяю тебе еще раз:
преступление, которого ты так боишься, — это вовсе и не преступление даже, а
его иллюзия: ведь сама Природа ничем не намекнула мне, кто мой создатель;
выходит, она вложила в меня не больше нежности к этому господину чем к
любому другому, не имеющему ко мне никакого отношения, следовательно,
причины для угрызений и сомнений существуют только в моей голове, а это
значит, что такое чувство ничего, абсолютно ничего, не стоит, и я буду
круглым идиотом, поддавшись ему. Скажи мне, разве животные боготворят своих
родителей? Разве имеют они хоть малейшее представление о том, кто их
сотворил? Пытаясь отыскать хоть какое-то основание для сыновней
благодарности, ты можешь сказать, что мой отец обо мне заботился в детстве и
отрочестве. И это будет еще одна ошибка. Он всего-навсего подчинялся обычаям
данной страны, тешил свое самолюбие, отдавался чувству, которое он, как
отец, может питать к делу рук своих, но которого я не обязан испытывать к
своему творцу, ибо творец этот действовал исключительно ради собственного
удовольствия и не думал обо мне, когда подмял под себя мою будущую матушку и
совершил с ней акт оплодотворения; стало быть, заботился он только о себе, и
я не вижу тут никакого основания для столь горячей благодарности.
И это будет еще одна ошибка. Он всего-навсего подчинялся обычаям
данной страны, тешил свое самолюбие, отдавался чувству, которое он, как
отец, может питать к делу рук своих, но которого я не обязан испытывать к
своему творцу, ибо творец этот действовал исключительно ради собственного
удовольствия и не думал обо мне, когда подмял под себя мою будущую матушку и
совершил с ней акт оплодотворения; стало быть, заботился он только о себе, и
я не вижу тут никакого основания для столь горячей благодарности.
Пора перестать обманывать себя иллюзиями, и предрассудок — не пища для
образованного ума: человеку, давшему нам жизнь, мы обязаны ничуть не более,
чем самому далекому и чуждому нам существу. Природа не предусмотрела в нас
абсолютно никаких чувств к родителю, более того, она и не могла наградить
нас подобным чувством к нему, ибо привязанность нельзя навязать извне;
большая неправда то, что мы любим своих отцов, как неправда и то, что мы
вообще способны полюбить их: да, мы их боимся, но любить — это уж извините!
Они всегда представляют для нас угрозу, всегда тяготят нас, само их
существование создает для нас множество неудобств, и наш личный интерес,
самый священный из всех законов Природы, диктует нам неодолимое желание
приблизить смерть человека, от кого мы ожидаем наследство, и если посмотреть
на это дело под таким углом зрения, мы должны не только ненавидеть этого
человека — просто ненавидеть и ничего больше, — но вполне естественно с
нашей стороны покуситься на его жизнь по той простой причине, что всему на
земле приходит свой черед, и если отец мой зажился на этом свете и
злоупотребляет богатством, доставшимся ему от своего предка, а я тем
временем старею в томительном ожидании счастливого часа, почему бы мне
спокойно и хладнокровно не помочь Природе, у которой порой не доходят до
этого руки, и самому, любым доступным способом, не ускорить процесс своего
вхождения в права, дарованные мне свыше, коль скоро права эти задерживаются
в силу какого-то каприза судьбы или случайности? Если эгоизм — общее
правило, коим человек измеряет все свои действия, тогда — и это непременно
так! — гораздо меньшее зло убить отца, нежели убить другого человека, потому
что наши личные причины, чтобы избавиться от того, кто произвел нас на свет,
всегда намного весомее и уважительнее, чем лишить жизни человека
постороннего. И вот здесь-то есть еще один метафизический факт, о котором не
стоит забывать: старость — путь к смерти; заставляя человека стареть,
Природа подталкивает его к могиле, значит, тот, кто уничтожает старшего по
возрасту человека, не совершает ничего дурного, кроме того, что исполняет ее
намерения, вот почему у многих народов убийство стариков почитается за
добродетель. Бесполезные для мира, лишняя обуза для общества, пожирающие
припасы, которых и без того уже мало и не хватает молодым или которые
молодые вынуждены приобретать по дорогой цене по причине чрезмерного спроса,
престарелые люди не имеют цели в жизни, они просто вредны, и очевидно, что
самое мудрое — ликвидировать их.