Ты должна отбросить прочь свои сомнения, Жюльетта: Природа все
устроила, обо всем позаботилась, она отвечает за все, что ты видишь вокруг.
Разве она дала равные силы, одинаковую красоту и грацию всем сотворенным ею
созданиям? Разумеется, нет. Поскольку ей угодно, чтобы каждая отдельно
взятая вещь, каждое отдельное существо имели свою собственную форму и свои
особенности, она хочет, чтобы и судьбы людей были разные. Невезучие
существа, которые угождают нам в когти или возбуждают нашу похоть, имеют
свое определенное место в общем порядке Природы точно так же, как звезды на
небосводе, как солнце, дающее нам свет; поэтому зло совершает тот, кто
вмешивается в этот мудрый порядок — ведь никому не взбредет в голову совать
свой нос в космические дела.
— Но, — осмелилась заметить я, — разве вам понравилось бы, окажись вы в
их положении и не найдя ни в ком сочувствия?
— Мне? Я бы страдала без всяких жалоб, — таков был стоический ответ,
достойный мыслителя, — и никого бы не молила о помощи.
И если я избранница Природы, если мне не приходится бояться нищеты,
разве не грозят мне, как и всем остальным, лихорадка и чума, война и голод,
и бедствия внезапной революции, и все прочие бичи человечества. Поверь мне,
Жюльетта, и крепко запомни, что когда я обрекаю других на страдания, когда с
улыбкой созерцаю их, это лишь потому, что я научилась страдать сама,
страдать в одиночестве. Сопротивляться глупо и бессмысленно, поэтому надо
отдаться промыслу Природы, иными словами — своей судьбе. Природа не
призывает нас к милосердию, она предлагает нам развить в себе силы, чтобы
противостоять испытаниям, которые она в изобилии припасла для нас.
Сочувствие же не только не закаляет нашу душу, не только не готовит ее к
испытаниям — оно ее обезоруживает, размягчает, напрочь лишает мужества,
которого не окажется в нужный момент, когда придется столкнуться с бедами.
Тот, кто научился спокойно воспринимать боль других, сумеет также спокойно
смотреть в лицо своим собственным несчастьям, и гораздо важнее научиться
страдать самому, нежели бесполезно проливать слезы по поводу чужих
страданий. Да, Жюльетта, чем закаленнее человек, тем меньше он болеет и тем
ближе к истинной независимости; в жизни нас подстерегают только две вещи:
зло, выпадающее на долю других, и зло, которое выпадает нам; стойко принимай
первое, и второе меньше поразит тебя, и ничто не сможет нарушить твой покой.
— Тогда, — заметила я, — неизбежным следствием этого равнодушия будет
всеобщее зло.
— Ну и что? В принципе думать надо не о зле и не о его
противоположности — добродетели, а о том, что делает нас счастливыми, и коль
скоро я увижу, что единственная для меня возможность быть счастливой
заключается в том, чтобы предаваться самым ужасным порокам, я без колебаний
в тот же миг совершу любое, самое немыслимое преступление, потому что, как я
уже тебе говорила, Природа диктует мне наслаждаться любой ценой.
Если
Природа сотворила мою самую интимную сущность таким образом, что только
несчастье моих близких может разжечь во мне вожделение, это потому, что она
хочет моего участия в милом ее сердцу разрушении, ведь она стремится к
разрушению — в этом ее цель, и цель столь же важная, как и все другие — если
она сделала меня порочной, значит, ей потребна порочность и нужны такие
люди, как я, чтобы служить ей.
— Подобные аргументы могут завести далеко…
— И надо следовать за ними, — тут же парировала Дельбена. — Попробуй
показать мне ту грань, за которой они могут стать опасными. Скажем, ты
досыта насладилась, утолила свои желания, так чего еще тебе нужно?
— Можно ли наслаждаться за счет других?
— Меньше всего в этом мире меня интересуют другие; я ни капельки не
верю в эти братские узы, о которых без конца долдонят глупцы, я внимательно
изучила их и отвергла раз и навсегда.
— Как! Вы сомневаетесь в этом первейшем законе Природы?
— Послушай, Жюльетта… Воистину, этой девочке недостает воспитания и
наставления…
Наш разговор был на этом прерван: лакей, посланный моей матерью, пришел
сообщить госпоже настоятельнице об отчаянном положении дел в нашем доме и о
тяжелой болезни моего отца. Мать просила нас с сестрой срочно возвращаться.
— Боже мой! — воскликнула мадам Дельбена. — Я совсем забыла о твоей
девственности, которую надо восстановить. Одну минуту, мой ангел, вот возьми
экстракт мирта и натирайся им утром и перед сном. На десятый день ты будешь
снова непорочной, будто только что вышла из материнского чрева.
Потом она послала за Жюстиной и поручила нас обеих заботам служанки, а
на прощанье просила нас навещать ее, как только будет возможность. Мы
расцеловались с настоятельницей и покинули монастырь.
Отец умер, и вам известно, в какие несчастья ввергла нас его кончина:
через месяц умерла мать, и мы оказались в беспросветной нужде и одиночестве.
Жюстина, ничего не знавшая о моей тайной связи с аббатисой, также не
подозревала о том, что я навестила монастырь через несколько дней после
нашего разорения. Оказанный мне прием показал то последнее, чего я еще не
знала в характере этой необычной женщины, поэтому, друзья мои, я расскажу о
нашей встрече. В тот день Дельбена была груба со мной. Она начала с того,
что отказалась открыть ворота и согласилась на минутную беседу через
разделявшую нас решетку.
Когда, удивленная столь холодным приемом, я напомнила ей о наших
прежних совместных забавах, Дельбена сказала так:
— Дитя мое, все кончается и остается в прошлом, как только люди
перестают жить под одной крышей. Поэтому мой тебе совет: забудь обо всем. Со
своей стороны хочу уверить тебя, что не помню ни единого факта и случая, на
которые ты намекаешь. Что же до нищеты, которая тебе грозит, вспомни судьбу
Эвфрозины: она даже не стала дожидаться, пока ее заставит нужда, а по
собственной воле ударилась в распутство.