Менее чем за два часа все три сотни членов
побывали в заднице Франкавиллы; как только был извлечен самый последний,
князь повернулся к нам и при помощи двух юных ганимедов выбросил из себя
несколько капель мутноватого семени, сопровождая эякуляцию пронзительными
криками. После чего совершенно успокоился и заговорил:
— Мое седалище в катастрофическом состоянии, но вы хотели видеть, на
что оно способно, и я удовлетворил ваше любопытство. Кстати, осмелюсь
предположить, что ни одна из присутствующих дам не выдерживала подобного
натиска.
— Вы правы, — сказала Клервиль, приятно пораженная всем увиденным, — но
я в любое время готова бросить вам вызов, князь, причем готова подставить
хоть зад, хоть влагалище, и держу пари, что не уступлю вам.
— Не спешите, радость моя, не спешите, — вставила Шарлотта, — вы видели
лишь малую толику подвигов моего кузена, но он, не дрогнув, может выдержать
десяток батальонов.
— Пусть зовет сюда всю свою армию, — с обычным хладнокровием заявила
Клервиль. — Однако, сир, ваш князь, надеюсь, не думает, что мы
удовлетворимся зрелищем его подвигов?
— Ну конечно же нет, — ответил король, — однако несмотря на вашу
непревзойденную красоту, милые дамы, вы должны понять, что среди этих
молодых людей не найдется ни одного, который пожелал бы даже прикоснуться к
вам.
— Отчего же? Разве у нас нет задниц?
— Ни один, — подтвердил Франкавилла, — ни один из них не соблазнится, и
даже если бы вам удалось каким-то чудом склонить кого-нибудь к этому, я ни
за что больше не согласился бы подпустить вероотступника к себе.
— Так вот почему они придерживаются вашей веры, — усмехнулась Клервиль,
— но и не осуждаю вас. Однако мы рассчитываем хотя бы на ужин, раз уж вы
лишаете нас плотских утех; пусть нас утешит Комус {Бог радости, веселья и
застолий у древних греков.}, если Киприда подвергает нас столь жестоким
лишениям.
— Как красиво вы изъясняетесь! — с искренним уважением воскликнул
Франкавилла.
Ганимеды скоро подали ужин, великолепнее которого вряд ли видел
кто-нибудь из смертных, и за стол сели шестеро избранных: король, королева,
князь, две моих сестры и я. Не буду описывать все утонченные яства, скажу
лишь, что блюда и вина из всех стран земли сменяли друг друга беспрерывно и
в невообразимом количестве; на меня произвел впечатление еще один факт —
признак неслыханной и, конечно, чисто патрицианской роскоши: почти
нетронутые блюда и напитки, чтобы освободить место для следующих,
периодически вываливались в большие серебряные желоба, откуда смывались
прямо в сточную канаву.
— Этими остатками могли бы поживиться многие несчастные, — заметила
Олимпия.
— Несчастные? Наше существование на земле отрицает существование тех,
кто ниже нас, — объяснил Франкавилла, — мне отвратительна сама мысль о том,
что наши объедки могут кому-то облегчить участь.
— Несчастные? Наше существование на земле отрицает существование тех,
кто ниже нас, — объяснил Франкавилла, — мне отвратительна сама мысль о том,
что наши объедки могут кому-то облегчить участь.
— Сердце у него настолько же твердое, насколько благороден и щедр его
зад, — вставил Фердинанд.
— Я нигде не встречала подобной расточительности, — сказала Клервиль, —
но она мне нравится. Особенно я восхищена этим искусным устройством для
удаления остатков пищи. Между прочим, такая трапеза еще и оттого приятна,
что мы можем считать себя единственными существами, достойными жить на
свете.
— В самом деле, что значит для меня плебс, когда я имею все, что хочу?
— добавил князь. — Его нищета служит еще одной приправой для моих
наслаждений, и я не был бы так счастлив, если бы никто не страдал рядом;
такое сравнение составляет половину удовольствия в жизни.
— Оно очень жестокое, это сравнение, — заметила я.
— Естественно, ибо нет ничего более жестокого, чем Природа, и тот, кто
соблюдает неукоснительно, до последней буквы, ее заветы, непременно
становится убийцей и злодеем {Первые побуждения, продиктованные Природой, —
неизменно преступные; а те, что толкают нас к добродетельности, являются
вторичными, то есть плодами воспитания, недостаточности ума или страха.
Человек, предназначенный Природой для трона, прямо из ее рук переходит в
руки судьбы, которая превращает его в кровожаднейшего из людей, ежедневно
купающегося в крови своих подданных и считающего это совершенно
естественным. (Прим. автора)}.
— Это хорошие и здоровые правила, — сказал Фердинанд, — но они вредят
твоей репутации: если бы ты только слышал, что говорят о тебе в Неаполе…
— Фи, я не из тех, кто принимает ложь близко к сердцу, — так ответил
князь, — кроме того, репутация — это такая малость в жизни, что меня ничуть
не трогает, когда толпа забавляется тем, что распускает слухи о вещах,
которые доставляют мне большое удовольствие.
— Ах, мой господин, — заговорила я нарочито назидательным тоном, — ведь
к такой черствости вас привели страсти, но не через страсти выражает Природа
свою волю, как хочется думать развратным личностям, подобным вам. Эти
чувства суть плоды гнева Природы, и мы можем освободиться от их власти, если
будем молить Предвечного о спасении, но спасение это надо заслужить. Вашу
задницу ежедневно посещают три-четыре сотни фаллосов, вы бежите от исповеди,
никогда не принимаете святого причастия, яростно противитесь благим
намерениям и при этом собираетесь заслужить милость небесную. Нет, сударь,
не таким образом можно замолить свои грехи или хотя бы добиться
снисхождения. Скажите, как можно сжалиться над вами, если вы упорствуете в
своих порочных делах; подумайте о том, что ждет вас в следующем мире;
неужели вы, будучи свободным в выборе между добром и злом, полагаете, что
справедливый Бог, который дал вам эту свободу, не накажет вас за
неправедность? Неужели вы полагаете, друг мой, что лучше терпеть вечные
муки, нежели поразмыслить над своей участью и пожертвовать своими гнусными
наклонностями, которые даже в этой жизни доставляют вам ничтожные, мизерные
удовольствия, зато приносят бесконечные и неисчислимые заботы, неприятности,
огорчения и сожаления? Одним словом, разве для низменных плотских утех
сотворил нас Всевышний?
Франкавилла и король с недоумением смотрели на меня и в какой-то момент
решили, что я рехнулась.