Влагалище почти
ничего не приносит в наше время, дорогая моя, оно уже не в моде, мужчины
устали от него, да что там говорить — ты просто не сможешь никому продать
свою куночку, и я бы бросила коммерцию завтра же, если бы не нашлось женщин,
которые с удовольствием готовы подставить любому желающему свой зад.
Завтра утром, радость моя, — резюмировала откровенная дама, — ты со
своей, так сказать, мужской девственностью отправишься к достопочтенному
архиепископу Лиона, который платит мне пятьдесят луидоров за штуку. Не
вздумай оказать сопротивление хрупким и своенравным желаниям добрейшего
прелата, иначе они испарятся бесследно при малейшем намеке на упрямство с
твоей стороны. Учти, что вовсе не твои чары, а только беспрекословное
послушание будет залогом твоего успеха, а если старый сквалыга не найдет в
тебе покорную рабыню, ты добьешься от него не больше, чем от мраморной
статуи.
Получив подробные наставления относительно роли, которую мне предстояло
сыграть, наутро, в девять часов, я была в аббатстве Сен-Виктуар, где, бывая
проездом в Париже, останавливался святой муж. Он ожидал меня в постели.
Когда я вошла, он повернулся к очень красивой женщине лет тридцати,
которая, как я догадалась, служила кем-то вроде распорядителя при
сладострастных шалостях монсеньора.
— Мадам Лакруа, будьте добры подвести эту девочку поближе. — Потом
некоторое время пристально меня рассматривал. — М-да, совсем неплохо, даже
весьма неплохо. Сколько тебе лет, мой маленький херувим?
— Пятнадцать с половиной, монсеньор.
— Ну что ж, тогда вы можете раздеть ее, мадам Лакруа. Прошу вас быть
внимательной и принять все обычные меры предосторожности.
Только когда на мне из одежды ничего не осталось, я поняла смысл этих
предосторожностей. Благочестивый поклонник Содома, больше всего опасавшийся,
как бы женские прелести, те, что ниже живота, не испортили картины, которую
он старательно предвкушал, требовал, чтобы эти притягательные места были
полностью скрыты от его взора, чтобы не было даже намека на их наличие. И
действительно, мадам Лакруа настолько тщательно запеленала меня, что не
осталось никаких признаков моих чресл. После этого услужливая дама подвела
меня к кровати монсеньора.
— Попку, мадам, попку, — произнес он, — умоляю вас, только попку.
Погодите-ка: вы сделали все как надо?
— Все в порядке, монсеньор, и ваше преосвященство убедится, что перед
ним именно тот предмет, какой он желает видеть, что в его полном
распоряжении будет самая очаровательная девственная попочка, какую ему
приходилось обнимать.
— Да, да, клянусь честью, — бормотал монсеньор, — она довольно мило
слеплена. А теперь отойдите в сторону: я хочу немного поиграть с ней. Лакруа
наклонила меня немного вперед, так, чтобы уважаемый архиепископ мог вдоволь
лобызать мои ягодицы, и он, блаженно пыхтя, с четверть часа терся и тыкался
в них своим лицом.
Можете не сомневаться, что самая распространенная ласка,
которой предаются мужчины-подобного вкуса и которая заключается в том, что
язык глубоко-глубоко проникает в задний проход, была главным моментом в
обычной программе архиепископа, а в какой-то момент проявилось его, в высшей
степени необъяснимое, отвращение к близлежащему отверстию, когда мои нижние
губки обнажились — совсем чуть-чуть, — и его язык по чистой случайности
скользнул между ними. Он молниеносно отпрянул, оттолкнул меня с выражением
такого сильного негодования и презрения, что, будь я его постоянной
любовницей, меня бы вышвырнули за двадцать лиг от его преосвященства. Когда
была завершена предварительная процедура, Лакруа разделась, и монсеньор
поднялся с постели.
— Дитя, — сказал он, укладывая меня в положение, требуемое для его
удовольствия, — надеюсь, ты получила совет, как себя вести. Покорность и
послушание — вот два качества, которые мы ценим превыше всего.
Глядя ему прямо в глаза с чистосердечным и кротким выражением, я
заверила монсеньора, что ему не придется приказывать дважды.
— Очень хорошо, будем надеяться. Ибо малейшее неповиновение огорчит
меня безмерно, а если учесть, с каким трудом я настраиваюсь, ты поймешь,
каково будет мое отчаяние, если ты будешь недостаточно усердна и сведешь все
наши усилия на нет. Мне больше нечего добавить. Мадам Лакруа, смажьте как
следует проход и постарайтесь направить мой член в нужное место. Как только
у нас это получится, мы попробуем продержаться некоторое время и оттянуть
кульминацию, которая вознаградит нас за все эти дьявольски утомительные
хлопоты.
Любезная мадам Лакруа, казалось, была готова свернуть горы — настолько
она сосредоточилась. Однако архиепископ был еще не совсем готов, и прошло
несколько минут, прежде чем мое безоговорочное смирение, а также умелые
действия Лакруа, наконец, увенчались успехом.
— Вот, кажется, все в порядке, — сказал святой отец. — Честное слово, я
давно не ощущал в себе столько сил, воистину, это непорочная и девственная
попочка, будь я проклят, если это не так. А теперь, Лакруа, ступайте на свое
место, ибо все говорит о том, что семя мое вот-вот прольется в этот
благословенный сосуд.
Это был сигнал. Мадам Лакруа позвонила, и тут же появилась вторая
женщина, лица которой я даже не успела заметить. Она быстро закатила рукава,
взяла в руку связку розог и начала обрабатывать святейший зад, в это время
Лакруа, одним прыжком оседлав меня, наклонилась вперед и подставила свои
роскошные ягодицы бесстыдному содомиту, который прильнул к ним лицом. Очень
скоро, доведенный до предела столь причудливым сочетанием возбуждающих
элементов, он впрыснул в мое чрево обильную порцию нектара, а его судорожные
рывки в эти мгновения совпадали с хлесткими ударами, терзавшими его зад.
Все было кончено. Выжатый, как губка, монсеньор снова забрался в свою
постель. Ему подали утренний шоколад, распорядительница оделась и приказала
мне следовать за второй женщиной, которая своей сильной жилистой рукой
указала мне на дверь, сунула в ладонь пятьдесят луидоров для Дювержье и в
два раза больше для меня, посадила меня в экипаж и велела кучеру доставить
домой.