Надеюсь, я достаточно убедительно показала вам всю абсурдность
принципа, на котором основана ваша бессмысленная жестокость. И надо ли
анализировать средство, которое вы при этом употребляете? Честно скажу вам —
оно того не стоит: ну во-первых, как вам могло прийти в голову, что договор,
написанный кровью, может быть более обязывающим и менее бесполезным, нежели
начертанный чернилами? Затем: неужели вы полагаете, что клочок бумаги,
засунутый в чью-то задницу, может служить пропуском в рай или ад, если даже
таковые и существуют? Это настолько смешной предрассудок, что не заслуживает
чести критического рассмотрения. Мне смешна сама мысль, которая сводит вас с
ума — мысль о том, — что, убивая свою жертву тысячу раз, вы продлеваете ее
страдания навечно, и не лучше ли вместо этого уничтожить тысячу людей? И
вообще глупо ограничивать себя полдюжиной жертв в неделю: доверьтесь
Жюльетте — она умна и талантлива, скажите только слово — и она удвоит,
утроит число предметов вашей страсти, дайте ей побольше денег — и ваши
желания будут удовлетворены.
— Прекрасно, — оживился Сен-Фон, — я с восторгом принимаю это
предложение, и отныне, Жюльетта, у нас будет не три жертвы на ужин, а
шестеро, и этот праздник мы будем устраивать в два раза чаще, чем до сих
пор, словом, каждую неделю будем иметь двадцать четыре предмета — треть из
них мужского и две трети женского пола. Соответственно возрастет и твое
содержание. Однако, милые дамы, я не могу признать, что меня убедило столь
ученое рассуждение насчет отсутствия ада и, следовательно, вечных мук. Я
восхищаюсь вашей эрудицией, я склоняюсь перед вашими посылками и выводами —
все это так, но должен сказать следующее.
Прежде всего в вашем развернутом аргументе, Клервиль, я заметил желание
исключить Бога из варварского догмата об адских муках. Если Бог существует,
как вы изволили добавлять через каждую фразу, свойства, коими он должен
обладать, все без исключения, несовместимы с этим отвратительным догматом.
Однако, милая моя Клервиль, именно здесь я вижу вашу грубейшую ошибку,
которая, разумеется, вызвана вашим желанием со всей философской глубиной и
проницательностью охватить этот сложный вопрос. Догмат о существовании ада
создает помеху вашим удовольствиям, и с этой позиции вы утверждаете, что ад
— бессмыслица; но заключения должны строиться на чем-то более солидном, чем
личные наши желания. Чтобы разделаться с догматом о вечных наказаниях, вы с
легкостью разрушаете все остальное: Бога нет, и мы не имеем души, стало быть
нечего страшиться мук в другой жизни. Меня удивляет, что вы позволяете себе
самую большую оплошность, какую можно допустить в логике: полагаете
доказанным то, что находится под вопросом. Я не разделяю ваших взглядов и,
признавая Верховное Существо, твердо верю в бессмертие души. Однако пусть не
думают ваши оппоненты-теологи, очарованные таким вступлением, будто нашли во
мне своего последователя, и я вовсе не уверен, что моя система придется им
по вкусу.
Меня удивляет, что вы позволяете себе
самую большую оплошность, какую можно допустить в логике: полагаете
доказанным то, что находится под вопросом. Я не разделяю ваших взглядов и,
признавая Верховное Существо, твердо верю в бессмертие души. Однако пусть не
думают ваши оппоненты-теологи, очарованные таким вступлением, будто нашли во
мне своего последователя, и я вовсе не уверен, что моя система придется им
по вкусу. Да вы и сами найдете ее весьма странной. Но это неважно: я хочу
изложить ее и рассчитываю на ваше благосклонное внимание.
Вот я окидываю взором вселенную и что же вижу? Я вижу, что повсюду и
безраздельно царят зло, хаос, преступление. Я опускаю глаза, и мой взгляд
натыкается на самое интересное из земных творений: на человека, и я вижу,
что он также пожираем пороками, противоречиями, мерзостями; так что из этого
следует? А то, что все явления, которые мы ошибочно называем злом, на самом
деле вовсе не зло, и что они заключают в себе высший замысел того самого
существа, которое нас всех сотворило и которое перестанет быть хозяином
творения, как только зло исчезнет с лица земли. И вот, убежденный, что дело
обстоит именно так, я говорю себе: Бог-Создатель существует — какая-то сила
должна же была создать все, что я вижу вокруг, но он создал все это только
для того, чтобы торжествовало зло, ибо зло — его сущность, и все, что
заставляет нас творить его, необходимо для замыслов Бога. Какое ему дело до
того, что я страдаю от этого зла, если оно ему выгодно? Но ведь я, как
создание высшего порядка, считаю себя любимцем Создателя. И если меня с
самого рождения и до гроба преследуют несчастья, свидетельствующие о его ко
мне безразличии, значит, я должен пересмотреть свое понимание зла. Тогда
оказывается, что выпавшее на мою долю зло — это великое благо для того, кто
меня сотворил, тогда, испытывая зло от окружающих, я могу платить им тем же,
причем платить вдвойне; в таком случае оно оборачивается для меня таким же
благом, как для моего родителя Бога, и доставляет мне радость. Тогда все
сомнения исчезают сами собой, потому что я понял две ипостаси этого явления:
зло как необходимость и зло как удовольствие; так отчего же не назвать его
добром?
Будьте уверены в том, что зло, или по крайней мере то, что называют
этим словом, абсолютно необходимо для организации этого мира уныния и
печали. Бог, устроивший все это, — очень мстительное, очень жестокое,
порочное, преступное и очень несправедливое существо, так как мстительность,
жестокость, порочность, несправедливость и преступления являются жизненно
важными элементами принципа, который управляет этим грандиозным творением, и
мы сетуем на этот принцип только тогда, когда он больно затрагивает нас
самих: для его жертв преступление — дурное дело, для исполнителей — доброе.
И вот, если зло, или то, что мы таковым считаем, есть сама сущность и Бога,
создателя мира, и его творений, созданных по его образу и подобию, как же
можно сомневаться в том, что последствия зла будут вечными? Во зле
создавался мир, злом он поддерживается и ради зла он пребывает; это творение
может существовать только через посредство зла и возвращается в лоно зла,
когда придет к своему концу.