Она — выдающаяся
распутница, ее воображению нет предела, все это и стало причиной моей к ней
привязанности; и если бы не страх, который вызвало во мне ее последнее
предложение, я, наверное, осталась бы с ней на всю жизнь.
— Мне кажется, Эмма, я знаю тебя лучше, чем ты сама: тебе скоро надоело
бы служить пешкой в чужой преступной игре, тебе захотелось бы самой
совершать свои собственные преступления, и рано или поздно ты ушла бы от
этой женщины. Кстати, она ревнива?
— Ужасно.
— Она разрешала тебе развлекаться хотя бы с женщинами?
— Никогда, кроме тех, которые участвовали в ее утехах.
— Я повторяю, Эмма, ты не долго прожила бы со своей принцессой.
— Да, друг мой, я благодарю судьбу за то, что она вырвала меня из ее
объятий и бросила в твои. Давай же будем помнить кодекс воровской чести, и
пусть наша сила обратится на других людей, но никогда — друг против друга.
Хотя Эмма была очень хорошенькая и несмотря на сходство наших
характеров, я все еще не был уверен, что смогу долго хранить именно то
гармоничное чувство в наших отношениях, о котором она говорила. Я замолчал и
предоставил ей толковать мое молчание, как ей вздумается.
Тем не менее наша связь с каждым днем делалась все прочнее, и мы
достигли определенной степени взаимопонимания, которое основывалось прежде
всего на нерушимом и взаимном обещании не упускать ни одной возможности
творить зло, какое только будет в наших силах; мы также договорились, что
будем всегда делить поровну плоды наших общих преступлений.
Однако я забежал немного вперед, поэтому вернусь в тот день, когда
расстался с Клотильдой.
Не успели мы отъехать на двадцать лье от гостиницы, как нам
представился, случай проверить на практике наши максимы и наши клятвы. Мы
приближались к городу под названием Иенкепинг, когда у французского экипажа,
ехавшего впереди нас, сломалась ось. Слуга отправился в город за мастером, а
хозяину ничего не оставалось, как, сидя на обочине, ждать помощи, которую мы
и предложили, когда поравнялись с ним; оказалось, что он — французский
торговец и едет в Стокгольм по делам своей компании, очень известной в
торговом мире. Вильнею было двадцать три года, и я редко встречал такую
красивую внешность, как у него; помимо того, он обладал радушием и
искренностью, свойственным его нации.
— Премного благодарен за вашу любезность; буду счастлив, если вы
довезете меня до ближайшего перегона, — сказал он. — Я вам тем более обязан,
что вот в этой шкатулке находятся исключительно ценные вещи: бриллианты,
золотые изделия, кредитные билеты, которые мне вручили три парижские фирмы
для доставки своим коллегам в Швеции, так что можете себе представить, что
было бы со мной, потеряй я эти драгоценности;
— В таком случае, сударь, мы с удовольствием обеспечив сохранность
ваших ценных вещей, — сказала Эмма и добавила: — Если, конечно, вы нам
доверяете.
Вильней охотно согласился, и мы посоветовали ему оставить своего
форейтора охранять экипаж и ждать, пока лакей вернется со свежими лошадьми и
с людьми, которые починят колесо.
Только мы тронулись дальше со своей неожиданно свалившейся на нас
добычей, как Эмма незаметно сжала мне руку…
— Согласен, — еле слышно прошептал я в ответ, — но это надо продумать
как следует.
— Разумеется, — не разжимая губ, проговорила она.
Добравшись до маленького городка Виммерби, мы нашли ладея нашего
спутника на перегонной станции и Отослали его назад за экипажем господина.
— Вы, наверное, собираетесь провести ночь здесь? — спросил я юношу. — А
нам надо спешить в Стокгольм, поэтому мы прощаемся с вами, сударь, и желаем
вам всего доброго.
На это пылкий Вильней, который всю дорогу поглядывал на прелести моей
подруги, ответил взглядом, полным сожаления от того, что мы уезжаем так
скоро; Эмма заметила его расстроенное лицо и сказала, что не понимает,
почему мы должны прощаться, и что, раз уж мы так приятно провели вместе эти
несколько часов пути, можно, также всем вместе, ехать до самой столицы.
— В самом деле, почему бы и нет? — вставил я. — Вот что я предлагаю:
господин Вильней оставит здесь, на станции, записку своему лакею, чтобы тот
искал его в Датском отеле, где мы остановимся по приезде в Стокгольм. Таким
образом, все устроится, и мы поедем втроем.
— Весьма заманчивое предложение, — сказал юноша, искоса взглянув на
Эмму, которая равнодушно заявила, что со своей стороны она не против того,
чтобы он согласился и остался рядом с ней.
Вильней быстро нацарапал письмо, вручил его хозяину постоялого двора,
лошадей наших накормили и напоили, и мы покатили в сторону Стокгольма. До
него оставалось около тридцати лье, и мы добрались до места только на
следующий вечер; там моя спутница рассказала мне, какую хитрость она
придумала, чтобы осуществить наш план. Мошенница под каким-то предлогом
задержалась в Виммерби и написала свою записку, которую отдала хозяину
взамен первой и в которой лакею было ведено искать господина не в Датском
отеле, а в гостинице под названием «Английское воинство».
В Стокгольме ее первой заботой, как вы догадываетесь, было успокоить
молодого коммерсанта, который волновался из-за того, что экипаж его
задерживается; она сделала это без всякого труда и еще больше очаровала его.
Вильней буквально потерял голову — это было совершенно очевидно, и Эмма
искусно разыграла очередную сцену, после чего Вильней начал ревновать ее ко
мне.
— Думаю, нет нужды говорить, что я не хочу быть объектом дорожного
любовного приключения в духе дешевых романов, — сказала ему Эмма. — Я верю,
что вы хотите меня, Вильней, но не вижу в ваших чувствах никакой любви. К
тому же я не могу принадлежать вам, ничто на свете не заставит меня бросить
Боршана, потому что он — мой супруг.