Мы оба хотим одного —
совокупиться с ней, но он желает лишь ее тело, а я, впав в метафизическое и
всегда роковое заблуждение, тешу себя другой мечтой, которая, по сути своей,
абсолютно совпадает с желанием моего соперника. Я убеждаю себя, что жажду
только ее сердце, что в мыслях моих нет никакого намека на плотское
обладание. И эта убежденность становится настолько сильной, что я с радостью
и благодарностью соединяюсь с этой женщиной, но думаю при этом, будто я
люблю в ней только душу, и в результате получаю ее сердце, пожертвовав
своими физическими удовольствиями. В этом-то и заключается роковой источник
моей ошибки, которая неумолимо увлекает меня в пучину горя, из-за этого я
порчу себе жизнь: я влюблен, и с этого момента все вокруг меняется —
ревность, тревога, забота становятся моими вечными спутниками, становятся
самой сутью моей ничтожной жизнью. Чем ближе я подхожу к предполагаемому
счастью, чем больше вкладываю в него своих надежд, тем сильнее становится
фатальный ужас потерять его.
Отказываясь от терний этого опасного чувства, не следует думать, будто
я лишаю себя и цветов, напротив, это позволит мне без опаски наслаждаться
ими. Таким образом, я извлеку из цветка только нектар, отбросив ненужную и
невкусную часть; точно так же я буду обладать вожделенным телом и обойдусь
без души, которая мне совершенно ни к чему. Если бы человек хорошенько
поразмыслил над своими истинными интересами, что касается получения
удовольствия, он уберег бы свое сердце от этой жестокой лихорадки, которая
сожжет его дотла; если бы только он понял, что нет никакой нужды быть
любимым, чтобы удовлетворить свою страсть, и что любовь скорее затрудняет
путь к блаженству, он бы с презрением отверг это метафизическое чувство,
затуманивающее его мозги, и ограничился бы телом, навеки избавив себя от
треволнений, неотделимых от любовного томления.
Теперь я перехожу к тому, что является простым умственным упражнением,
чем-то вроде мистификации, сплошной фикцией и химерой — я имею в виду
утонченность, которую мы стремимся привнести в свои наслаждения; иногда она
приобретает важное значение в метафизике любви, и, с ней происходит то же
самое, что со всеми иллюзиями, которые служат пустым и ненужным
украшательством.
Хуже того — утонченность не только бесполезна, но и разрушительна для
всего, что способствует удовлетворению плотских желаний. Сегодня абсолютная
бесполезность любви стала очевидной, и обладающий рациональным умом человек
должен рассматривать объект своих удовольствий только как предмет,
вызывающий резкое повышение температуры нервных флюидов, как существо,
имеющее само по себе незначительную ценность, чья роль заключается в том,
чтобы обеспечить чисто физическое утоление желаний, которые возникают в
ответ на жар в нервных флюидах, а после того, как удовольствие получено, оно
теряет в глазах мыслящего человека все соответствующие атрибуты и
возвращается на свое прежнее, безликое место в классе себе подобных.
Следует
осознать, что ни один из этих предметов не является единственным в своем
роде, можно найти другие, подобные ему, столь же приятные и услужливые.
Человек жил прекрасно и до совокупления, почему он не должен жить так же и
после него?
Перейдем к следующему, не менее важному вопросу, к вопросу о женской
неверности, и посмотрим, чего лишает женщина своего любовника, когда ее
благосклонность обращается на другого. Ведь он в любом случае сполна получит
свою долю, и ему грех жаловаться, если такую же долю получит и другой,
посторонний мужчина. И даже если он потеряет эту женщину, разве так трудно
найти другую? Допустим, она неверна ему, обманывает его с другим, но с такой
же легкостью она может обмануть и соперника и вернуться обратно в его
постель; получается, что женщина любит второго не больше, чем первого,
поэтому нет никакого смысла ревновать ее. Чувство ревности могло бы иметь
оправдание, если бы эта обожаемая женщина была единственной на земле, но в
нашем мире всегда можно найти замену. Я ставлю себя на место нашего
любовника и задаю себе вопрос: какую боль может принести мне потеря этой
женщины? Если она вызвала волнение у меня в крови и ответила на мои чувства,
если эти чувства были страстными, их силу на девять десятых определяло мое
воображение; острое желание обладать этой женщиной, ее таинственность,
препятствия, стоявшие на моем пути, — все это делало ее прекрасной в моих
глазах. А если и после обладания она не потеряла для меня привлекательность,
это могло случиться по двум причинам; либо я еще раз хочу испытать
удовольствие, либо все еще нахожусь в сетях своих прежних заблуждений,
которые сохранились с тех пор, когда я был слеп и ничего не понимал в
женщинах; теперь эта слепота вернулась и вновь туманит мой мозг, а я не в
силах сорвать со своих глаз повязку. Тем самым я проявляю слабость,
непростительную для мужчины, и чтобы с ней справиться, я должен критическим
взором посмотреть на нее, на эту Афродиту, которая некоторое время назад
околдовала меня. И вот, охваченный приятной истомой и успокоенный, я
приступаю к научному анализу: как говаривал Лукреций, пора взглянуть на
изнанку действительности. И я вижу, что это небесное создание, которое меня
очаровало, которое привело меня в экстаз, имеет те же самые естественные
желания и естественные потребности, такие же формы тела, такой же аппетит,
обладает теми же несовершенствами, что и все остальные представительницы ее
пола. Таким образом, хладнокровный анализ снимает покров таинственности и
очарования, который неудержимо притягивал нас к этому предмету, и вдруг
оказывается, что этот предмет ничем не выделяется из толпы ему подобных.
Приятности характера не имеют никакого отношения к нашему рассуждению, так
как они целиком относятся к области дружбы, и только с этой точки зрения
можно их рассматривать, но в любви дело обстоит совершенно по-иному, и я
глубоко заблуждаюсь, если полагаю, будто именно характер женщины пленил
меня, между тем как целью моей было только ее тело, и оплакиваю я только
потерю этого тела, хотя в любое время могу найти другое, не менее
обольстительное, так что судите сами: насколько беспочвенно было мое
восхищение и насколько нелепо теперь мое сожаление.