— Я понимаю, сударь, что это очень лестное предложение, — ответила она,
когда я рассказал ей о чувствах своего брата, — но коль скоро мой
покровитель предоставил мне свободу выбора, я скажу со всей откровенностью,
что предпочла бы услышать такое признание от вас лично.
— Милая Филогона, — заявил я, — такие слова очень приятны для гордости
и самолюбия любого мужчины, но я должен ответить вам с такой же прямотой.
Определенные удручающие обстоятельства, в коих я не повинен, делают меня
абсолютно безразличным к женщинам, и если бы вы стали моей, я не смог бы
дать вам счастья, какого вы заслуживаете, так как вам пришлось бы копировать
противоположный пол, который я предпочитаю. «*
Видя, что Филогона меня совсем не понимает, я призвал на помощь лексику
распутства и объяснил ей, что меня не привлекает алтарь, на котором
обыкновенно женщины приносят в жертву свою любовь; тогда она, столь же
откровенно, предложила мне обследовать все ее прелести, иными словами, эта
добрая и наивная красавица предлагала мне всю себя без остатка. Я
воспользовался столь великодушным предложением, и что же предстало моим
глазам? Восхитительнейшие формы, чистые линии, исполненное неги совершенство
и самое главное — потрясающий воображение зад! Как бы случайно раздвинув
белоснежные полушария и приоткрыв розоватое отверстие, я сказал Филогоне,
что хотел бы войти именно в этот храм. И знаете, каким был ответ юной
богини?
— Я ничего не смыслю в таких делах, Боршан, но разве все мое тело не
принадлежит человеку, который так властно завладел моим сердцем?
— Нет, сирена, нет! — вскричал я, лаская несравненный зад. — Делайте,
что хотите.., любите меня, боготворите меня — ничто не поможет ни мне, ни
вам, ибо я не чувствую к женщине ни жалости, ни желания; меня волнуют лишь
непристойности и безнравственные удовольствия, и сердце мое не восприимчиво
ни к любви, ни к иной другой человеческой добродетели. — Потом, опустив ее
юбки и поднимаясь на ноги, я добавил: — Нет, Филогона, я не имею права
жениться на вас, а мой брат может сделать вас счастливой женщиной и
непременно сделает.
Прошел год, и за это время между нами установились доверительные
отношения. Впрочем, занимался я не только тем, что приручал доверчивое
семейство: я много времени уделял прекрасным еврейкам, прелестным юным
гречанкам и очаровательным мальчикам и, чтобы наверстать все, упущенное за
долгие годы сибирского воздержания, я за этот год имел сношения более, чем с
тремястами предметами сладострастия обоего пола. За тысячу цехинов один
еврей, торговец драгоценными камнями, числившийся среди своих клиенток
многих наложниц султана Ахмеда, тайком сопроводил меня в гарем, и там,
рискуя своей жизнью, я насладился шестью самыми красивыми женами Великого
турка.
Все они были привычны к содомии и сами предложили мне способ, который
позволяет избежать беременности. Султан, всегда сопровождаемый своими
кастратами, очень редко совокуплялся с наложницами с передней стороны;
предварительно им смазывали задний проход особым маслом, отчего отверстие
сужалось настолько, что проникнуть в него без кровопролития было невозможно.
Однако мои желания пошли еще дальше: я страстно захотел поиметь тех
знаменитых евнухов, в чьих задницах Великий турок забывал даже про своих
жен, но поскольку их берегли лучше, чем наложниц, я не нашел никакой
возможности к ним подступиться. Мне сказали, что у Ахмеда есть несколько
двенадцатилетних мальчиков, превосходивших красотой все живущее на земле. А
одна из султанских жен подробно рассказала мне об излюбленных пристрастиях
своего господина.
— Двенадцать наложниц, опустившись на корточки, становятся в круг
спиной к его центру; посередине располагается султан с четырьмя кастратами.
По сигналу господина все женщины начинают одновременно испражняться в
двенадцать фарфоровых чашечек; та, которая не сумеет сделать это, обречена
на смерть. Не проходит и месяца, чтобы не погибли семь или восемь жен за
такой проступок; убивает их сам султан, собственными руками, но это
происходит втайне, и подробности казни никому не известны. После того, как
женщины сделают свое дело, один кастрат собирает чашки и подносит их его
величеству, который обнюхивает содержимое, вдыхает его аромат, погружает в
него свой член и мажет экскрементами свое тело; после этого чашки убирают,
один кастрат начинает содомировать господина, второй сосет ему член; третий
и четвертый подставляют для поцелуев свои прелести. После нескольких минут
таких утех четверо маленьких фаворитов по очереди испражняются ему в рот, и
он проглатывает дерьмо. Затем кружок распадается: каждая женщина должна
целовать господина в губы, а он в это время щиплет им груди и терзает
ягодицы; исполнив этот ритуал, женщины по одной ложатся на длинную широкую
кушетку, кастраты берут розги и порют их; когда все двенадцать задниц будут
избиты в кровь, султан проверяет их, облизывая раны и измазанные
испражнениями отверстия. После этого он возвращается к своим педерастам и
содомирует их одного за другим. Но это только начало. Дальше следует
очередная экзекуция: покончив с задницами кастратов, султан принимается
пороть их, а женщины снова окружают его и демонстрируют самые живописные и
непристойные позы. После экзекуции женщины вновь подводят к нему мальчиков,
и он еще раз сношает их, но, почувствовав приближающееся извержение,
мгновенно выдергивает свой орган и набрасывается на одну из наложниц,
которые неподвижно и безропотно стоят перед ним. Он набрасывается на нее и
избивает до тех пор, пока она не падает на пол без сознания; потом
продолжает совокупляться со следующим кастратом, которого также оставляет,
чтобы избить вторую жену; так происходит до тех пор, пока не дойдет очередь
до последней, которая часто погибает под его ударами, и тогда его сперма
выбрасывается прямо в воздух.