Потому что участь сынов
человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и
эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом,
потому что все — суета!
Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в
прах» {Книга Экклесиаста, 3 : 18 — 20 (Прим. автора)}.
Что еще больше опровергает теорию загробной жизни, чем эти строки? Что
убедительнее подтверждает точку зрения, отвергающую бессмертие души и
оспаривающую смехотворный догмат об аде {Эйсебиус рассказывает в своей
«Истории», гл. 25, что Послание Иакова, Послание Апостола Иуды, Второе
Послание Святого Петра, Второе и Третье Послания Иоанна, Деяния Святого
Паапа, Откровение Святого Петра, Послание Варнавы, Апостольские Установления
и Книга Апокалипсиса не были признаны в его время. (Прим. автора)}?
Так как же должен рассуждать здравый умом человек, когда он критическим
взором взглянет на сию абсурдную выдумку о вечном проклятии рода
человеческого за то, что когда-то был съеден запретный плод в райском саду?
Как бы ни была непоследовательна эта глупая сказочка, как бы ни была она нам
противна, позвольте мне ненадолго остановиться на ней, ибо в ней исходный
момент рассуждений, приводящих нас к вечным адским мукам. Неужели
беспристрастного рассмотрения данного абсурда недостаточно, чтобы убедиться
в его нелепости? Ответьте, друзья мои: мог ли кто-то, преисполненный
доброты, додуматься до того, чтобы посадить в своем саду дерево, приносящее
прекрасные, но ядовитые плоды, а потом наказать своим детям, чтобы те не
подходили к нему, добавив, что они умрут, если съедят хоть один плод? Да
едва лишь узнав, что такое дерево растет у него в саду, этот бесконечно
мудрый папаша должен был срубить его немедленно, тем более зная, что,
отведав ужасных плодов, дети его погибнут сами и обрекут все последующие
поколения на непоправимые несчастья! Однако же сказка говорит об обратном:
Бог знает, что человек должен погубить себя и свое потомство, если попробует
яблоко; выходит, Бог не только внушил человеку поддаться искушению, но в
своей злобе не остановился и перед тем, чтобы устроить это искушение.
Человек не устоял и погиб: он сделал то, к чему подтолкнул его Бог, к чему
он призвал его и теперь любуется им — павшим и проклятым навеки. Я нахожу
подобную жестокость и порочность беспримерными. Повторяю: я с радостью
избавила бы вас от цитирования этого непристойного анекдота и не
использовала бы его в своих рассуждениях, если бы не тот факт, что догмат об
аде, который я желаю вырвать с корнем, — одно из самых естественных и самых
мрачных последствий той давней истории в райском саду.
Разумеется, все это можно считать аллегорией, пригодной для минутного
развлечения, но никоим образом не в качестве серьезного предмета спора, и
достойной упоминания разве что вместе с баснями Эзопа или с неуемными
фантазиями Мильтона, так как эти выдумки только на то и рассчитаны, между
тем, как библейские заклинания, требующие нашей веры и лишающие нас законных
наших удовольствий, таят в себе немалую опасность, и бороться с ними следует
безжалостно и бескомпромиссно.
Так давайте осознаем, наконец, что факты, подобные тем, что составляют
скучнейший роман, называемый Библией, представляют собой чудовищную выдумку,
достойную упоминания лишь в той мере, в какой это не относится к нашему
благу или нашему несчастью. Пора понять, что догмат о бессмертии души,
который впервые был заявлен еще до того, как душа эта заслужила вечного
блаженства или вечных мук, — самая беспардонная, самая вызывающая, самая
грубая и неуклюжая ложь на свете; когда мы умираем — умирает все наше
естество, точно так же, как это происходит с животными, и независимо — от
того, как мы вели себя в этом мире, ровным счетом ничего не изменится для
нас после того, как мы отбудем на земле срок, отпущенный нам Природой.
Нам всегда внушали, что вера в вечное наказание абсолютно необходима
для того, чтобы держать в рамках нас, смертных, поэтому, мол, надо всемерно
беречь и распространять ее. Но когда становится очевидным, что эта доктрина
фальшива, что она не выдерживает никакой критики, мы должны признать, что в
ней заключено много больше опасностей, нежели пользы, особенно если
употреблять ее как основу морали и этики. Она принесет больше зла, чем
добра, как только с ней столкнется человек, который, рационально исследовав
ее, отбросит ее как фикцию, каковой она и является, и беззаботно бросится в
океан злодейств, ибо в тысячу раз лучше не накладывать на человека вообще
никаких ограничений, чем будет хоть одно, которое тот вздумает
проигнорировать и нарушит его. В первом случае желание творить зло может
никогда не прийти в его голову, но наверняка оно возникнет, если будет
соблазн нарушить какой-нибудь запрет, так как в нарушении чего бы то ни было
заключено еще одно удовольствие; так уж смешно устроен человек, что никогда
он не любит зло так сильно, никогда с таким рвением не служит ему, как в те
минуты, когда его от этого предостерегают.
Кто изучил человеческую натуру, должен признать, что все несчастья, все
страдания, как бы велики они ни были, с расстоянием затушевываются и кажутся
не столь ужасными, как те незначительные опасности, которые обступают нас
вплотную. Очевидно, что угроза близкого и непосредственного наказания
намного эффективнее и скорее удержит вероятного преступника, нежели грядущее
в отдаленном будущем наказание. Что же до злодейств, не укладывающихся в
рамки закона, разве людей не уберегут от них скорее соображения здоровья,
порядочности, репутации и прочие светские условности, нежели страх перед
будущими нескончаемыми несчастьями, которые редко кому приходят в
голову, а если и приходят порой, то обыкновенно как смутные бесформенные
образы, от которых легко отмахнуться?
Чтобы судить о том, что скорее всего удержит людей от зла: страх перед
жестокими вечными муками в другом мире или страх перед конкретным и близким
наказанием на земле, допустим на минуту, что первый из этих страхов является
универсальным, а второго не существует вообще, тогда легко представить себе,
что мир тут же наводнят преступления.