Все.
Снятую одежду бросили в кучу к его ногам. Он переворошил ее и взял все
деньги, какие нашел в наших карманах, потом, скатав одежду в сверток,
выбросил ее в окно.
Лицо его было бесстрастным, голос флегматичным. Как будто про себя, но
не спуская с нас глаз, он проворчал:
— Это тряпье больше им не понадобится. Приготовьте для них по савану, а
гробы у меня уже есть.
Откуда-то из-за эшафота один из помощников Дорваля действительно
вытащил два гроба и поставил их рядышком.
— Дело в том, — начал Дорваль, — что сегодня в этом самом месте, а
именно — в моем доме, вы двое самым наглым образом украли у двух
добропорядочных людей драгоценности и золото, это достоверный факт, и тем не
менее, я вас спрашиваю: «Вы признаете себя виновными в этом преступлении?»
— Мы виновны, мой господин, — покорно отвечала Фатима. Я не смогла
вымолвить ни слова. Его речь была так ужасна и неожиданна, что я начала
думать, что теряю рассудок.
— Раз вы признались в своем преступлении, — заключил Дорваль, —
дальнейшие формальности ни к чему, однако я должен получить полное
признание. Итак, Жюльетта, — продолжал предатель, обращаясь ко мне, — ты
признаешь свою вину в их смерти, признаешь, что нынче ночью бесчеловечно,
без одежды, выбросила их на улицу?
— Господин! — едва не задохнулась я от возмущения и обиды. — Вы же
сами…
Потом, опомнившись, сказала:
— Да. Мы обе виновны в этом преступлении.
— Отлично. Осталось огласить приговор. Вы выслушаете его, стоя на
коленях. На колени! А теперь подойдите ближе.
Мы опустились на колени и приблизились к нему. Только теперь я
заметила, какой эффект производила на распутника эта жуткая сцена. Чтобы
дать свободу тому отростку, который, разбухая и увеличиваясь, уже не
вмещался в тесном пространстве, он расстегнул штаны; вы видели, как
выпрямляется согнутый и прижатый к земле молодой побег, когда с него снимают
тяжесть? Вот так же стремительно и упруго его член взметнулся вверх и,
дрогнув, застыл в этом положении.
Дорваль принялся ритмично растирать его и приговаривать:
— Вас повесят, вы обе умрете по-настоящему, обе умрете! Две шлюхи, Роза
Фатима и Клодин Жюльетта, приговариваются к смерти за то, что самым
вероломным, самым бессовестным образом обокрали, ограбили, а затем выбросили
на улицу, с явным намерением убить, двоих несчастных, которые были гостями в
доме господина Дорваля; справедливость требует, чтобы приговор был приведен
в исполнение немедленно.
Мы поднялись и по сигналу одного из клевретов — сначала я, затем Фатима
— подошли к нему. Он был в неописуемом экстазе.
Мы стали ласкать его орган,
а в это время Дорваль хрипло ругался и возбуждался все сильнее: его руки
беспорядочно бегали по нашим обнаженным телам, изо рта вперемежку со слюной
вылетали бессвязные богохульства и угрозы.
— О, как я жесток, — бормотал он, — что предаю такую сладкую плоть
навозным червям. Но отсрочки быть не может, приговор произнесен и будет
исполнен сейчас же; эти шелковистые бутоны у вас между ног, такие зовущие
сегодня, завтра будут прибежищем червей… Ах, черт меня побери со всеми
потрохами, какое это блаженство…
Потом подручные взяли Фатиму в свои сильные руки, а я продолжала
ласкать Дорваля. Бедную девушку мгновенно связали, накинули на шею петлю, но
все было устроено таким образом, что жертва, зависнув в воздухе на короткое
мгновение, упала на пол, где был подстелен матрац. Следом за ней наступила
моя очередь; меня трясло как в лихорадке, слезы слепили мои глаза.. Из того,
что они проделали с Фатимой, я видела не все, но достаточно, чтобы
перепугаться до смерти, остальное ускользнуло от моего взгляда, и только
испытав то же самое, я поняла, как мало опасности заключалось в этом
необычном ритуале. Когда оба головореза приблизились ко мне, преодолевая
ужас, я бросилась в ноги Дорвалю. Мое сопротивление возбудило его еще
сильнее, и он укусил меня в бок с таким остервенением, что следы его зубов
были видны еще два месяца. Меня потащили к виселице, и несколько секунд
спустя я лежала без движения рядом с Фатимой. Дорваль наклонился над нами.
— Гром и молния на мою задницу! Так вы хотите сказать, что эти сучки
еще живы?
— Просим прощения, господин, — убежденно заявил один, — но все в
порядке: они уже не дышат.
В этот момент жуткая страсть Дорваля достигла предела — он упал на
Фатиму, которая даже не дрогнула, всадил в нее дрожащий от бешенства член,
но после нескольких яростных толчков подскочил, как на пружине, и бросился
на меня; я также постаралась не шевельнуться, притворяясь мертвой; изрыгая
проклятия, он вонзил свою шпагу до самого эфеса в мое влагалище, и его
оргазм сопровождался симптомами, которые больше напоминали ярость, чем
наслаждение.
Может быть, ему стало все-таки стыдно или он почувствовал омерзение от
своего поступка, — я не знаю, — но больше Дорваля мы не видели. Что касается
его слуг, они исчезли в тот момент, когда хозяин забрался на эшафот, чтобы
ввергнуть нас в кошмар своего безумия. Снова появилась женщина, которая
привела нас сюда, развязала нас, подала освежающие напитки и сказала, что
тяжелые испытания позади, но дала совет держать язык за зубами, когда мы
вернемся домой.
— Мне приказано доставить вас голыми туда, откуда вы приехали, —
продолжала она. — Вы можете пожаловаться, если хотите, мадам Дювержье, но
это ничего вам не даст.