После обильной трапезы, за которой прислуживали
дочери хозяйки, нам указали дорогу к храмам. Эти три великолепных сооружения
настолько хорошо сохранились, что им ни за что не дашь три или четыре сотни
лет. Мы их внимательно осмотрели и, пожалев о том, что по всему миру
тратятся огромные средства и усилия на божеств, существующих лишь в
воображении глупцов, возвратились в поместье, где нас ожидали дела не менее
интересные.
Клервиль объяснила хозяйке, что мы боимся спать одни в таком уединенном
месте, и попросила позволения разделить ложе с ее, дочерьми.
— Ну, конечно, сударыня, — засуетилась добрая женщина, — мои девочки
будут только польщены такой честью.
Каждая из нас выбрала себе наперсницу по вкусу, и мы разошлись по своим
комнатам.
Мне досталась пятнадцатилетняя, самая младшая — очаровательнейшее и
грациознейшее создание. Едва мы накрылись одной простыней, я начала нежно
ласкать ее, бедняжка ответила мне нежностью, и ее безыскусность и наивность
обезоружили бы кого угодно, только не меня. Я подступила к ней с
расспросами, но, увы, невинная девочка не поняла ни слова: несмотря на
жаркий климат Природа еще не вразумила ее, и бесхитростные ответы этого
ангела диктовались только самой потрясающей простотой. Когда же мои
шаловливые пальчики коснулись лепестков розы, она вздрогнула всем телом; я
поцеловала ее, она вернула мне поцелуй, но такой простодушный, какой можно
встретить лишь в обители скромности и целомудрия.
Когда утром мои спутницы пришли ко мне узнать, как я провела ночь, уже
не оставалось сладострастных утех, которые я не испробовала в объятиях этого
прелестного существа.
— Ну что могу вам сказать? Наверное, мои удовольствия ничем не
отличались от ваших, — улыбнулась я подругам.
— Клянусь своим влагалищем, — проговорила Клервиль, — по-моему никогда
я так много не кончала. А теперь, Жюльетта, прошу тебя отослать этого
ребенка — нам надо кое-что обсудить.
— Ах, стерва, — не удержалась я, заметив металлический блеск в ее
глазах, — вот теперь я вижу всю твою душу, в которой кипит злодейство.
— Действительно, я намерена совершить одно из самых ужасных, самых
чудовищных… Ты знаешь, после такого сердечного приема, после такого
удовольствия, которое доставили нам эти девочки…
— Ну и что дальше? Продолжай.
— В общем, я хочу изрубить их всех на куски, ограбить, сжечь дотла их
дом и мастурбировать на пепелище, под которым мы закопаем их трупы.
— Идея мне очень нравится, но прежде давайте проведем приятный вечер со
всем семейством. Они живут совершенно одни, на помощь из Неаполя
рассчитывать им не приходится. Поэтому предлагаю вначале насладиться, а
потом займемся убийствами.
— Выходит, тебе надоела твоя девочка? — спросила меня Клервиль.
Поэтому предлагаю вначале насладиться, а
потом займемся убийствами.
— Выходит, тебе надоела твоя девочка? — спросила меня Клервиль.
— Смертельно.
— Что до меня, моя мне осточертела, — добавила Боргезе.
— Никогда не следует слишком долго тешиться с одним предметом, как бы
хорош он ни был, — заявила Клервиль, — если только в кармане у вас нет
смертоносного порошка.
— Вот злодейка! Но давайте сначала спокойно позавтракаем.
Нас сопровождал эскорт из четырех рослых лакеев с членами не меньше,
чем у мула, которые сношали нас, когда у нас возникала потребность
сношаться, и которые, получая очень большие деньги, никогда не подвергали
сомнению наши распоряжения; поэтому, как только наступил вечер, все поместье
было захвачено нами. Но прежде я нарисую вам портреты действующих лиц. Вы
уже знакомы с матерью, которая, несмотря на возраст, отличалась удивительной
свежестью и красотой; остается сказать несколько слов о ее детях. Самой
младшей была Изабелла, с ней я провела предыдущую ночь; вторую,
шестнадцатилетнюю, звали Матильда — с приятными чертами лица, с томностью во
взоре она напоминала мадонну Рафаэля; имя старшей было Эрнезилла: и осанкой,
и лицом, и телом она не уступала Венере, словом, она была самой красивой в
семье, и с ней предавалась непристойным утехам наша Клервиль. Лакеев наших
звали Роже, Виктор, Агостино и Ванини. Первый принадлежал мне лично, он был
парижанин, двадцати двух лет, оснащенный великолепным органом; Виктор, тоже
француз, восемнадцати лет, принадлежал Клервиль, и его оккультные качества
были ничуть не хуже, чем у Роже. Агостино и Ванини, оба из Флоренции, были
камердинерами Боргезе — оба молодые, красивые и прекрасно оснащенные.
Нежная мать трех Граций, несколько удивленная нашими приготовлениями и
хлопотами, спросила, что они означают.
— Скоро сама увидишь, стерва, — сказал Агостино, приказывая ей,
направив пистолет в грудь, снимать одежды. Тем временем остальные лакеи
обратились с таким же предложением к трем дочерям. Через несколько минут и
мать и дочери, обнаженные, с завязанными за спиной руками, предстали перед
нами в виде беспомощных наших жертв. Клервиль шагнула к Розальбе.
— У меня текут слюнки, когда я смотрю на эту сучку, — заявила она,
ощупывая ягодицы и груди Розальбы. — А таких ангелочков, — повернулась она к
девочкам, — я не видела за всю свою жизнь. Вот стерва! — взглянула она на
меня, поглаживая Изабеллу. — Ты выбрала самую лучшую; представляю, как ты
насладилась ночью! Ну что, милые подруги, вы доверяете мне руководить
церемонией?
— Конечно, разве можно поручить это ответственное дело кому-нибудь
другому?
— Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будем удаляться со
всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех.
— Может быть, возьмем с собой кого-нибудь из мужчин? — спросила
Боргезе.