Мне могут
возразить, что первый заслужил высшие божеские почести, а второй —
отвращение и ненависть. Пусть так, но меня интересует не воздействие,
которое они оказали на потомков, — я оцениваю внутренние ощущения, которые
они испытывали в силу своих природных наклонностей, и разницу между
вибрациями, которые ощущал каждый из них. Следовательно, я имею право
заявить, что счастливейшим на земле человеком непременно будет тот, кто
склонен к самым мерзким, самым вызывающим и преступным привычкам и кто чаще
дает им волю, словом, тот, кто ежедневно удваивает и утраивает размах своих
злодеяний.
— Получается, что самая добрая услуга, какую можно оказать молодым, —
заметила я, выслушав эту длинную речь, — это вырвать из их сердец семена
добра, которые посеяла Природа или воспитание?
— Совершенно верно: растоптать их и вырвать без жалости, — отвечал
Сен-Фон. — И даже если человек, в ком ты хочешь искоренить добродетель,
утверждает, будто нашел в ней счастье, ты не должна колебаться и всеми
средствами помочь заблудшему. Лучше уничтожить одного, чтобы разбудить
многих — вот в этом И будет заключаться истинная услуга, за которую, рано
или поздно, человечество возблагодарит тебя, вот почему, в отличие от моего
предшественника, я разрешил печатать и продавать Всевозможные непристойные
книги, ибо полагаю их исключительно полезными для человеческого счастья и
благополучия, двигателями прогресса философии, необходимым условием для
искоренения предрассудков и во всех смыслах ведущими к обогащению
сокровищницы человеческих знаний. Мое покровительство и поддержка обеспечены
тому автору, кто имеет мужество открыто сказать правду; я буду платить ему
за смелые идеи, буду поощрять их и способствовать их распространению; такие
люди встречаются редко, но государство остро в них нуждается, и труд их
следует щедро вознаграждать.
— Но как это сочетается с суровостью вашего правления? Или с
инквизицией, которую вы желаете установить?
— Очень даже сочетается, — ответил Сен-Фон. — Я исповедую суровость,
чтобы держать людей в руках, а если частенько подумываю о введении во
Франции «аутодафе», так это только в интересах порядка в стране. Меч мой
никогда не будет занесен над правящими классами, над людьми, по
происхождению или по уму составляющими сливки общества.
— Однако если все, без исключения, смогут читать непристойные
произведения, не будет ли это угрозой для избранных, от которых, насколько я
поняла, вы желаете отвести удары судьбы?
— Это совершенно невозможно, — категорически заявил министр. — Если
подобные книги и пробудят в слабой душе желание разорвать свои цепи —
кстати, дабы ни у кого такого желания не возникало, я вообще отменил бы все
цепи, — сильный человек, со своей стороны, найдет в них подсказку, как
затянуть их потуже и сделать потяжелее.
— Я исповедую суровость,
чтобы держать людей в руках, а если частенько подумываю о введении во
Франции «аутодафе», так это только в интересах порядка в стране. Меч мой
никогда не будет занесен над правящими классами, над людьми, по
происхождению или по уму составляющими сливки общества.
— Однако если все, без исключения, смогут читать непристойные
произведения, не будет ли это угрозой для избранных, от которых, насколько я
поняла, вы желаете отвести удары судьбы?
— Это совершенно невозможно, — категорически заявил министр. — Если
подобные книги и пробудят в слабой душе желание разорвать свои цепи —
кстати, дабы ни у кого такого желания не возникало, я вообще отменил бы все
цепи, — сильный человек, со своей стороны, найдет в них подсказку, как
затянуть их потуже и сделать потяжелее. Словом, раб, возможно, достигнет за
десять лет того, чего господин добьется за одну ночь.
— Вас часто обвиняют, — осмелилась заметить я, — в снисхождении к тому,
что способствует падению нынешних нравов, и говорят, будто никогда доселе
они не были столь низкими и распущенными, как после вашего прихода к власти.
— Может быть и так, но перед нами стоит сложная задача сделать их
такими, как мне бы того хотелось, и в настоящее время я работаю над новым
уголовным кодексом, который, надеюсь, поможет нам продвинуться в нужном
направлении. Я не думаю, что это какой-то секрет, но пока не имею права
посвятить тебя во все подробности, Жюльетта, скажу только, что жизненно
важная задача политики любого правительства состоит в том, чтобы поощрять
максимальное развращение нации: пока человек истощает свое тело и душу в
наслаждениях сладостного и губительного разврата, он не чувствует тяжести
своих цепей, и вы всегда можете набросить на него новые так, что он даже
этого не заметит. Таким образом, истинной сущностью государственной власти
является стократное умножение всех возможных средств оболванить и развратить
народ. Открыто творимое зло, вызывающая роскошь в бесчисленных публичных
домах, всеобщая амнистия за все виды преступлений, совершенных в пылу
разврата — вот средства держать плебс в узде. А вы, претендующие на власть,
остерегайтесь добродетели в своей империи: стоит лишь дать ей волю, и глаза
ваших подданных раскроются, и троны ваши, покоящиеся ни на чем ином, как на
зле и пороке, рухнут очень скоро; пробуждение свободного человека будет
ужасным для деспотов, и в тот день, когда он перестанет купаться в пороке,
он начнет думать о том, чтобы стать господином.
— И каков же этот будущий кодекс? — поинтересовалась я.
— Прежде всего я намерен подготовить общественное мнение, ты же знаешь,
как у нас во Франции относятся к модным веяниям. А дальнейший план таков.
1) Я ввожу новый покрой мужского и женского платья, который выставит на
всеобщее обозрение все части тела, вызывающие похоть, в особенности заднюю
часть.