Чтобы предотвратить
вероломство с их стороны, мне пришлось пожертвовать ими. И они друг за
другом тихо сошли в могилу. Все дело в особенностях яда… Как-то раз они
обедали в моем доме…
Я не смогла сдержать дрожь — я содрогнулась до глубины души, но
продолжала смотреть на Нуарсея флегматичным равнодушным взглядом порочного
существа, в тот момент я еще не осознала, что одновременно с этим взглядом
Природа за один миг испепелила мое сердце и обратила его в камень.
— Чудовище, — повторила я хриплым голосом и потом, медленно произнося
каждое слово, добавила: — Твое ремесло ужасно, и я люблю тебя.
— Меня, убийцу твоих родителей?
— Какое мне до этого дело? Я смотрю на мир не глазами, а чувствами, и
ни одно из них ни разу не затронули те люди, от которых навсегда избавило
меня ваше злодейство. Услышав вашу исповедь, я возбудилась, я вся горю…
Ах, кажется, я сейчас сойду с ума…
— Прелестное создание, — улыбнулся Нуарсей, — твоя наивность, твоя
чистая душа, все в тебе противоречит моим принципам, но я отступлю от них и
удержу тебя, Жюльетта. Я не , хочу расставаться с тобой. Ты не вернешься к
Дювержье, я и слышать об этом не желаю.
— Но, — сударь, ваша жена…
— Она будет твоей рабыней, ты будешь царить в моем доме, все будут
подчиняться твоим приказаниям, тебе останется лить отдавать их и ждать
исполнения. Это правда, что злодейство имеет огромную власть надо мной: все,
что носит на себе печать зла, дорого мне. Природа сделала меня таким —
презирая добродетель, я все ниже и ниже, даже помимо своей воли, склоняюсь
перед злодейством и бесстыдством. Ах, Жюльетта, Жюльетта, подойди сюда, я
готов: покажи свой прекрасный зад… Дай мне твою жопу, шлюха, я хочу
трахать ее… хочу испустить дух от блаженства, от того, что жертвой моей
похоти будет плод моей алчности.
Я приблизилась, и неожиданно во мне вспыхнула непонятная сладостная
ярость.
— Да, Нуарсей, трахай меня, трахай! Ты — скотина, и я с восторгом
отдаюсь убийце своих родителей. Давай, пронзи мою задницу, прочисти мое
влагалище, выжми из него все соки, потому что слез нет в моих глазах. Моя
сперма — вот то единственное, что я могу пролить на отвратительный прах
своей семьи, которую ты уничтожил.
Мы быстро разбудили наших помощников. Нуарсей занимался со мной
содомией, то же самое проделывал с ним его слуга. Жена его легла на меня
сверху, обратив к нему свои ягодицы, он кусал и жевал их, он их грыз и
терзал, он осыпал их звонкими ударами и делал все это с таким остервенением,
что тело несчастной женщины истекло кровью прежде, чем Нуарсей сбросил свое
семя.
Как только я обосновалась в его городском доме, Нуарсей выразил свое
неудовольствие по поводу моих выходов на улицу и даже не позволил мне
забрать вещи, которые я оставила у Дювержье; на следующее утро он представил
меня челяди как свою ну, и с того дня я вступила в управление домашними
делами.
Однако я улучила момент и ненадолго забежала к своей бывшей хозяйке —
хотя особого желания видеть ее у меня не было, я не имела намерения
окончательно порвать с ней.
— Милая Жюльетта, — обрадовалась Дювержье, увидев меня. — Как хорошо,
что ты пришла. Заходи, заходи, мне так много надо рассказать тебе.
Мы закрылись в ее комнате; она горячо расцеловала меня и поздравила с
тем, что мне удалось завоевать благосклонность такого богатого и знатного
человека, как Нуарсей.
— А теперь, — сказала она, — выслушай меня, моя милая.
Я не знаю, как ты оцениваешь свое новое положение, но мне кажется,
будет большой ошибкой, если ты в новом качестве содержанки собираешься
хранить верность человеку, который меняет каждый год семь или восемь сотен
женщин. Но как бы ни был богат мужчина, как бы хорошо к нам не относился, мы
ничем ему не обязаны — абсолютно ничем, потому что он делает это ради себя
самого, даже если осыплет нас всеми сокровищами Индии. Скажем, он ради нас
швыряет золото налево и направо, но почему? Либо из-за своего тщеславия и
желания единолично пользоваться нами, либо из-за ревности, которая
заставляет его тратить деньги, чтобы никто не посягал на предмет его
страсти. Но скажи, Жюльетта, разве щедрость мужчины достаточная причина,
чтобы потакать всем его безумствам? Допустим, что ему не понравится, если он
увидит нас в объятиях другого, но следует ли из этого, что мы не можем себе
позволить такого удовольствия? Пойдем дальше: даже если ты до безумия любишь
мужчину, с которым живешь, даже если станешь его женой или самой желанной
возлюбленной, будет полнейшим абсурдом добровольно приковать себя к его
постели. Можно в хвост и в гриву совокупляться каждый день и обходиться при
этом без сердечных привязанностей. Самая простая вещь в мире — любить до
потери сознания одного мужчину и до остервенения сношаться с другими: ведь
не сердце же ты им отдаешь, а только тело. Самый невероятный, самый
изощренный и не имеющий никакого отношения к любви разврат нисколько тебя не
скомпрометирует. Мы ничем не оскорбляем мужчину, когда отдаемся другому.
Согласись, что самое серьезное, о чем может идти речь в данном случае, — это
моральная травма, и что мешает тебе принять необходимые меры, чтобы он не
обнаружил твою неверность, чтобы у него не было оснований для подозрений? В
самом деле, женщина безупречного поведения, которая случайно дала повод
подозревать ее, неважно, будь то ее собственная неосторожность или клевета,
да будь она сама святость, — такая женщина окажется во сто крат виновнее в
глазах любящего ее мужчины, чем та, что направо и налево отдает свое тело и
трахается до полусмерти с рассвета до заката, но достаточно умна, чтобы не
привлекать внимания к своим делам. Но и это еще не все. Я утверждаю, что
женщина, которая, неважно, по каким причинам, дорожит своим любовником, даже
боготворит его, может отдать другому не только свое тело, но и свое сердце;
любя одного, с таким же успехом она может любить и другого, с кем ей
довелось лечь в постель; по-моему, ветреность и непостоянство сильнее всего
возбуждают страсти.