Хватило двух дней, чтобы заключить обоих молодых людей за
решетку; против них выдвинули какие-то — уж не помню какие точно — вздорные
обвинения, и хотя они были насквозь фальшивы и не рассматривались серьезным
образом, этого было достаточно в ту эпоху, когда злоупотребления властью и
влиянием свирепствовали настолько, что даже лакеи высокопоставленных лиц
могли бросить в темницу кого угодно. Итак, наши жертвы лишь один день
провели в Бастилии, и уже на следующий их перевезли в мое загородное
поместье, куда накануне были доставлены молодые дамы. Мы с Клервиль
встретили гостей и заперли их, но в отдельные комнаты, и хотя находились под
одной крышей, они даже не догадывались, что их возлюбленные томятся тут же.
После роскошного грандиозного обеда мы перешли в гостиную, где все уже
было приготовлено для предстоящих развлечений. Облаченные в одежды римских
матрон, поигрывая связками розог, две свирепого вида шестидесятилетние
женщины ожидали наших указаний. Сен-Фон, очарованный великолепным задом
Клервиль, пожелал оказать ему почести, прежде чем перейти к делу.
Раскинувшись на софе, великая распутница обнажила свои прелести самым
бесстыдным и живописным образом, и пока я сосала ей клитор, Сен-Фон
наслаждался, глубоко засунув свой язык в ее заднее отверстие.
Вскоре он возбудился и принялся содомировать Клервиль, теперь уже целуя
мои ягодицы; в следующую минуту он овладел мною и стал лобзать
обольстительный зад моей подруги.
— А теперь за дело, — произнес министр, поднимаясь, — любое промедление
будет стоить мне оргазма: я не могу устоять перед такими задницами.
— Послушайте, Сен-Фон, — сказала Клервиль, — у меня к вам две
убедительные просьбы. Всем известны ваши способности к жестокости, и я прошу
вас использовать их в полной мере, дорогой; это мое первое желание. Второе
заключается в том, чтобы вы дали Мне возможность употребить мои способности
в этой области: доверьте мне истязать этих молодых людей. Моя главная
слабость — пытать мужчин; вы получаете удовольствие, мучая представительниц
моего пола, а я обожаю приносить страдания вашим собратьям, и мне кажется,
терзая этих прелестных мальчиков, я получу не меньшее наслаждение, а быть
может и большее, нежели вы, когда будете медленно убивать их любовниц.
— Вы настоящее чудовище, Клервиль.
— Я знаю, дорогой мой, и меня удручает лишь тот факт, что вы
превосходите меня в злодействе.
Сен-Фон объявил о своем желании хорошенько разглядеть каждого из
четверых обреченных по очереди, и одна из его престарелых помощниц подвела к
нему Дормона, влюбленного в фаустину.
— Милый юноша, — начала Клервиль, — ты стоишь перед своим повелителем и
господином, поэтому должен проявить максимальную покорность и предельное
чистосердечие в своих ответах; твоя жизнь находится в руках его светлости.
— Увы, — отвечал несчастный, — клянусь, мне нечего сказать, сударыня. Я
не имею ни малейшего понятия, чем заслужил арест, и не понимаю, тючему
судьба столь жестока ко мне.
— Разве ты не собирался жениться на Фаустине?
— Я желал для себя только одного счастья: сделать ее своей женой.
— Так ты ничего не знал о той ужасной истории, в которую попала ее
семья?
— Клянусь, сударыня, мне ничего об этом не известно, но я знал ее семью
как приличную и порядочную, да разве может существовать порок в доме, где
родилась Фаустина?
— Глядите-ка, — рассмеялась я, — он рассуждает как герой
сентиментальных романов.
— Я всегда превыше всего ценил добродетель, сударыня.
— Юношеский задор, — продолжала Клервиль, — приводил к гибели немалое
число таких молодых людей как ты. Впрочем, нас интересует не это: цель нашей
беседы — сообщить тебе, что Фаустина находится сейчас здесь, в этом доме.
Министр благоволит к ней и надеется, что ты уступишь ему свои права, за это
она будет прощена, а вместе с ней и ты.
— Я не нуждаюсь в прощении, потому что не сделал ничего дурного, —
таков был ответ юноши. — Однако хочу вам сказать, что даже перед лицом
тысячи смертельных опасностей, я не стал бы спасать свою жизнь ценой такой
гадости, само упоминание которой я считаю оскорблением.
— Пусть будет так. А теперь зад, сударыня, подайте мне его зад! —
вскричал министр, приходя в крайнее возбуждение. — Совершенно очевидно, что
мы не найдем общего языка с этим упрямым ослом, если только не прибегнем к
насилию.
При этих словах Клервиль и обе ведьмы навалились на юношу, в мгновение
ока связали его и раздели донага. Затем его подвели к Сен-Фону, который
добрых пятнадцать минут сосредоточенно осматривал и ощупывал мужской зад,
прекраснее которого трудно было найти на свете, а, как вам известно, мужчины
— большие знатоки в таких тонких областях анатомии и частенько превосходят в
этом нас, женщин.
Дормон оглядел присутствующих отчаянным взглядом и понял, какого сорта
оскорбления его ожидают.
— Ах, меня обманули! Я оказался среди злодеев.
— Твоя догадка, сударь, совершенно верна, — заметила Клервиль
язвительно, — и скоро ты в этом убедишься.
После некоторых предварительных и весьма мерзких упражнений мне было
велено привести Фаустину. Красота, изящество, девственная нежность — все это
ласкало взор, и всем этим она обладала в редкой мере, а когда она увидела,
что происходит в комнате, ее оскорбленное целомудрие расцвело новыми
красками. Не спуская глаз со своего возлюбленного, которого с обеих сторон
усердно обхаживали Клервиль и Сен-Фон, девушка едва сдерживалась, чтобы не
упасть в обморок.
— Не волнуйся, мой ангел, — сказала я, взявши ее за руку, — и будь как
дома; мы здесь трахаемся, мы купаемся в грязи, непотребной мерзости и прочих
наслаждениях, голубка моя; сейчас ты, по нашему примеру, оголишь свою
божественную попку, и поверь мне, это будет совсем не противно.