А вот и наш Эйсебиус, — воскликнула она,
увидев входящего настоятеля. — Послушайте, милейший, отведите нас в кельи с
монахами, которых мы еще не попробовали, но которые нам сейчас очень нужны.
Пойдемте скорее.
Мы обошли всю обитель, перед нами открывались все двери, и независимо
от желания обитателей им всем пришлось спариваться с нами. Все они
подтвердили свою причастность к нашим утехам, пролив немало спермы,
некоторые брали нас приступом спереди, в лоб, другие, и таких было
большинство, предпочитали атаковать сзади, а мы, одержимые одной мыслью —
утолить ненасытную свою плоть, — не теряли времени на пустые разговоры и
сразу, без подготовки, принимали соответствующую позу и с радостью получали
очередную порцию семени то в одно, то в другое отверстие, словом, мы делали
не более того, что должна делать ежедневно каждая женщина. В самом деле,
есть ли что-нибудь более абсурдное в этом мире, чем думать, будто существует
только одна часть тела, имеющая право принимать мужской член; как можно
считать преступником того, кто случайно или намеренно, сбивается с
проторенной дорожки, или считать преступницей ту, которая с радостью
принимает заблудившегося путника? В конце концов, сотворив нас с двумя
укромными и весьма уютными отверстиями, Природа не указала мужчине, в какое
можно входить и в какое — нельзя, и предоставила ему свободу выбора
сообразно его вкусам и желаниям; в любом случае он действует в соответствии
с законами нашей праматери, которая мудра бесконечно и в силу этого
обстоятельства не дала своим ничтожным творениям ни единой возможности
оскорбить ее.
Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления, считая его
намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не отказывала
никому из его обитателей, предпочитавших мой зад.
Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи преклонного
возраста.
— Не будем никого пропускать, никому не дадим поблажки, — решительно
сказала Клервиль. — Не стоит гнушаться ничьей спермой, раз уж мы попали
сюда.
Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми послушниками, обратили
в нашу сторону холодные равнодушные взгляды.
— Вам нечего предложить нам из того, что могло бы оправдать неверность
с нашей стороны, — отвечали они, крепче обнимая своих юных наперсников. —
Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы совершаем нашу обычную
службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком, уберег бы нас от
искушения.
А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала:
«Как ни крутись она и как ни изощряйся,
Не станет женщина ничем другим вовек».
Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать
достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только
ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы
не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными
рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно
потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из
летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то
же самое мы не сделали с ними.
Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать
достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только
ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы
не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными
рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно
потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из
летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то
же самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые
семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться,
другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых
мы не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая
дьячка, церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас
особенно долго и нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив
себя не менее трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с
гостеприимными хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые
страшной усталостью. Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и
целебные мази и натирания сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто
в гостях у кармелитов занимались только тем, что пили чай.
Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи, проведенной в
монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное состояние, в
котором я находилась в ту пору, трудно передать словами — меня одолевало
исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще больше
воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба
одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна
компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество,
возможно, надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее
утолим свои желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен
стыдливости или застенчивости, от которых так трудно избавиться в
присутствии постороннего; кроме того, ничто не может сравниться по глубине
восприятия со злодейством, совершаемым в уединении. Я уже довольно давно не
посещала ассамблей, потому что постоянно крутилась в вихре самых разных
удовольствий и часто даже не могла выбрать самое подходящее. Не успела я
появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников, осыпавших меня сотнями
комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на мои кровожадные
намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее жертвы. Первым мною
овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без особой охоты — с той
минимальной готовностью, которую требовала элементарная вежливость. Я
оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела чрезвычайно
красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с двумя
девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля.