Я захотела, чтобы княгиня повторила все то, чем она
занималась, убивая свою дочь, и поскольку это было нечто невыразимо ужасное,
мы расстались с намерением продолжать и впредь совместные утехи.
Однако, как бы ни была велика распущенность синьоры Боргезе, она не
могла заставить меня позабыть об изысканных удовольствиях, которые я вкушала
в объятиях сладкой Онорины. Через несколько дней после нашего первого
свидания я снова посетила ее. Герцогиня встретила меня еще приветливее, чем
в прошлый раз, мы горячо расцеловались и завели разговор о радостях, которые
мы недавно доставили друг другу, и эти воспоминания вновь бросили нас на
ложе утех, как это и должно было случиться с двумя женщинами, которые ведут
такие вольные беседы. Погода в тот день была райская, мы были одни в уютном
будуаре, распластанные рядышком на широкой постели, и ничто не мешало нам
принести ритуальную жертву божеству, чьи алтари с нетерпением ожидали
сладостную церемонию. Сопротивление застенчивой Онорины скоро было сломлено,
и несколько мгновений спустя, дрожа как в лихорадке, она предоставила мне
все свои набухшие от желания прелести. Как же хороша была в эту минуту
герцогиня — воистину лакомый кусочек, в тысячу раз более утонченный, нежели
Олимпия, — более свежей и юной, более безыскусной, украшенной только чарами
скромности, и тем не менее чего-то в ней положительно недоставало. Неужели
Природа наделила эти невероятные соблазны гнусной похоти и отъявленного
бесстыдства, эти чудные мгновения разврата такой необычайной силой, что они
сами по себе составляют необъятный мир блаженства? О, злодейство, стоит нам
испытать твою непререкаемую власть, и мы низко склоняемся перед твоим
величием и безропотно следуем за твоей волей…
На этот раз я захватила с собой атрибуты, имитирующие противоположный
пол, которого нам, естественно, не хватало. Мы взяли в руки искусно
сделанные фаллосы и принялись совокупляться самыми мыслимыми и немыслимыми
способами, становясь то любовником, то любовницей, то господином и его
рабой, то педерастом и лесбиянкой. Однако, будучи неопытной в таких делах,
желая следовать за мной, но будучи не в силах нащупать нужную тропинку,
Онорина обнаруживала лишь скромность и робость там, где требовались
развращенность и неудержимая похоть, и в результате я получила от нее шестую
часть удовольствия, которое доставила бы мне в подобных обстоятельствах
княгиня Боргезе. Будь она совершенно невинной, мысль о том, чтобы развратить
ее, могла сделаться пищей для воображения, которое обыкновенно питается
либертинажем, но это было не совсем так, потому что Онорина, целомудренная и
чересчур восторженная Онорина, все-таки заглянула в тот волшебный мир, о чем
она призналась мне в минуты экстаза. Вот что поведала мне прекрасная
герцогиня…
— Вскоре после моей свадьбы с герцогом — мне было в ту пору шестнадцать
лет — я завязала тесную дружбу с маркизой Сальвати, женщиной вдвое старше
меня, страшно распущенной, которая умудрялась скрывать свое скандальное
поведение за маской высочайшей благопристойности.
Развратная, безбожная,
экстравагантная по своим вкусам, прелестная, как ангел небесный, Сальвати
беспрепятственно наслаждалась всем, чем только можно наслаждаться, и одним
из ее излюбленных занятий было соблазнение только что вышедших замуж молодых
женщин, которых она принуждала участвовать в своих необычных развлечениях. И
вот с этим намерением негодница подружилась со мной. Ее сдержанные манеры,
лицемерные и приятные; речи, ее большие связи и близкое знакомство с моей
матушкой скоро стали залогом наших отношений, которые не замедлили перейти в
интимную связь. Однажды мы провели вместе целую неделю в загородном поместье
кардинала Орсини, неподалеку от Тиволи, куда приехали вместе со своими
мужьями. Мой супруг не представлял собой особой помехи: он был стар и, судя
по моему, пусть и непродолжительному опыту супружеской жизни, женился на мне
только ради моего состояния, так что я не особенно беспокоилась на этот
счет. А вот супруг маркизы, обладая свободным нравом, не оставлял ее в
покое, его желания были утомительны и унизительны для нее и требовали, чтобы
она каждую ночь проводила в супружеской постели, что весьма затрудняло нашу
тайную связь. Мы утешались за ночное воздержание днем, когда уходили гулять
в тенистые рощи обширного поместья Орсини, и во время этих прогулок маркиза
отравляла мой ум и мою душу, сопровождая беседы самыми сладостными
удовольствиями лесбийской любви.
— Чтобы жить в блаженстве, нам вовсе не нужен возлюбленный, — говорила
она, — ибо после наших объятий он становится нахальным и коварным. Привычка
чувствовать себя любимым заставляет нас заводить нового любовника и
постепенно в обмен на десяток не особенно приятных ночей мы оказываемся на
всю оставшуюся жизнь оплеванными перед всем белым светом. Дело здесь вовсе
не в запятнанной репутации, — добавляла маркиза, стараясь подчеркнуть это
обстоятельство, — а в том, что, сохраняя ее чистой, мы получаем в два раза
больше возможностей предаваться своим тайным удовольствиям.
Я согласилась с ней, и она сказала, что через три дня мы возвращаемся в
город, где она откроет мне секрет счастья.
— У нас есть интимная компания из четырех человек, — сказала Сальвати,
когда мы возвратились в Рим. — Если хочешь, можешь быть пятой. Мы платим
одной надежной шестидесятилетней женщине, владелице уединенного дома, за то,
что она собирает у себя людей, которые удовлетворяют наши страсти — и
мужчин, и женщин, — и мы делаем с ними все, что пожелаем, причем
конфиденциальность гарантирована абсолютная. Что ты думаешь об этом?
— Не буду отрицать, Жюльетта, — продолжала синьора Грийо, — я не могла
не принять такого предложения, так как была молода и ничего не получала от
своего мужа. Я заверила ее, что присоединюсь к ней во время ближайшего
посещения того дома, но при условии, что там не будет мужчин. «Как вы
знаете, у нас с мужем практически нет никаких интимных отношений, — добавила
я, — и это еще одна причина, ибо он скоро заметит, что я запятнала его
честь».