Это сумасбродство не имеет себе
равных, но скажу больше: коль скоро красота является предметом соглашения,
то есть вещью абсолютно условной, стало быть, любовь — всего-навсего чисто
произвольное понятие, так как не существует общепринятых признаков красоты,
которая и порождает любовь.
Таким образом, любовь есть ощущение, характеризующее потребности
каких-то конкретных органов человека, это не более, чем физический импульс,
с которым не имеет ничего общего утонченность чувств или невероятно сложная
и нелепая система куртуазности. Скажем, я люблю блондинку за то, что она
обладает атрибутами, которые соответствуют моим ощущениям, вы любите
брюнетку по тем же самым причинам, и поскольку в обоих случаях материальный
объект становится орудием утомления наших не менее материальных
потребностей, как же можно применять утонченность и бескорыстие к этому
предмету, который уместнее сравнить разве что со сточной трубой? Неужели вы
видите в нем что-нибудь метафизическое? Тогда гордыня сыграла с вами злую
шутку, и одного внимательного взгляда достаточно, чтобы рассеять эту
иллюзию. Разве не назовете вы сумасшедшим того, кто со всей серьезностью
утверждает, что он влюблен в сладкий запах цветка и совершенно равнодушен к
самому цветку? Просто невероятно, до какого абсурда может дойти человек,
ослепленный Первым попавшимся метафизическим миражом.
Однако здесь я предвижу возможное возражение, что, мол, поклонение
женщине существует уже много столетий: еще древние греки и римляне
обожествляли Любовь и ее прародительницу. На это я отвечу так: с ними могло
случиться то же самое, что и с нами, ведь и в Греции и в Риме женщины
считались предсказательницами. Стало быть — разумеется, это только мое
предположение, — этот факт мог породить уважение к ним, а из уважения могло
родиться поклонение; я уже объяснял, как это происходит. Тем не менее, что
касается предметов поклонения, следует с большой осторожностью ссылаться на
древних: народы, которые обожали фекалии под именем бога Стрекулиуса и
содержимое отхожих мест под видом богини Клоацины, вполне могли боготворить
и женщин, если их так привлекал запах этих двух классических божеств
древности.
Когда же мы, наконец, будем благоразумны и научимся обращаться с этими
смешными идолами так же, как поступали со своими японцы, когда им не
удавалось получить от них удовлетворения своих желаний. Давайте же, по
примеру этого мудрого восточного народа, будем молиться или, если угодно,
делать вид, что молимся, до тех пор, пока наши молитвы не будут услышаны, и
пока мы не получим того, что просим. Если нам будет отказано, мы накажем
идола сотней ударов палкой, чтобы проучить его, чтобы впредь он не
пренебрегал нашими желаниями; или, если вы предпочитаете, давайте поступать
по примеру остяков {Общее название народностей северо-западной Сибири.
Если нам будет отказано, мы накажем
идола сотней ударов палкой, чтобы проучить его, чтобы впредь он не
пренебрегал нашими желаниями; или, если вы предпочитаете, давайте поступать
по примеру остяков {Общее название народностей северо-западной Сибири.},
которые, рассердившись на своих богов, просто берут в руки хлыст и бьют их,
а что еще делать с богом, который совершенно бесполезен, кроме как обратить
его в прах? А в ожидании божьих милостей достаточно притворяться, будто
веришь в него.
Любовь — это физическая потребность и ничем иным быть не может {По
этому поводу интересные вещи может рассказать знаменитая Нинон де Ланкло,
несмотря на то, что она — женщина и в своем роде фанатичка.(Прим. автора)}.
«Любовь, — пишет Вольтер, — это прихотливые узоры воображения, вышиваемые на
холстине Природы». Цель любви, ее желания, словом, все, что с ней связано,
имеет физическую природу, и пуще огня берегитесь женщины, которая претендует
на большее. Разлука и изменчивость — вот самые верные средства от любви: мы
забываем о человеке, как только перестаем его видеть, а новые удовольствия
быстро стирают память о прежних; сожаления об утрате продолжаются недолго,
разумеется, потеря уникальных в своем роде удовольствий может повлечь за
собой более длительные сожаления, но им всегда можно найти замену на каждом
углу, так что и здесь нет повода для слез.
А теперь подумайте, что произошло бы, если бы любовь была не злом, а
истинным добром, которое приносит нам неподдельное счастье: тогда нам
пришлось бы провести четвертую часть жизни без всяких наслаждений. Что
делать мужчине, если ему за шестьдесят и если он не может покорить женское
сердце? И в шестьдесят лет, если он здоров и крепок, мужчина может
наслаждаться в течение еще пятнадцати лет, но в этом возрасте внешняя
привлекательность утрачена, так неужели он должен навеки распроститься с
мыслью о счастье? Нет, мы не допускаем такой чудовищной перспективы: с
возрастом увядают весенние розы, но не угасают желания и не исчезают
возможности удовлетворить их, и удовольствия, вкушаемые в зрелом возрасте,
бывают еще глубже и утонченнее, более свободные от окаменевших
метафизических догм, которые служат могилой для сладострастия; повторяю, эти
удовольствия гнездятся в самых сокровенных глубинах разврата, мерзкой похоти
и либертинажа, и они в тысячу раз приятнее, нежели те, что мужчина получал
много лет назад, обхаживая прекрасную возлюбленную. В молодости он старался
для нее, теперь же он думает только о себе. Посмотрите на него,
понаблюдайте, как он цепляется за все, что может доставить ему мимолетное
наслаждение, сколько богатства и разнообразия в его бесстыдных развлечениях,
с какой жадностью срывает он каждый цветок удовольствия; полюбуйтесь, как он
освобождается от всего несущественного и как властно требует внимания к
себе.