Делия
порола розгами Сен-Фона, сам он терзал и без того вконец истерзанный зад
матери, умудряясь целовать ягодицы одного из лакеев, а второй содомировал
его. Однако распутник не удовлетворился и этим, семя его все еще оставалось
в чреслах, и от этого его ярость возрастала на глазах: он орал, ругался,
мычал как обезумевший бык, разбрызгивал изо рта пену; как только Делькур
выпустил свой заряд во влагалище Юлии, министр заставил его содомировать
мадам де Клорис. Понемногу буря утихла; Сен-Фон снова занял свое место в
кресле и приказал мне подвести к нему всех троих девушек, которых он до сих
пор как-то обошел своим вниманием. В продолжение четверти часа он неистово
целовал их ягодицы, то широко раздвигая, то вновь сжимая упругие полушария,
а в это время я не переставала ласкать и возбуждать его всеми доступными
средствами и, должна признать, никогда до этого не видела его орган в таком
воинственном состоянии. Больше других его, очевидно, привлекала Фульвия, и
он шепнул мне, что непременно овладел бы ею, если бы не боялся кончить
прежде времени.
Досыта полюбовавшись юными прелестями, он пожелал осмотреть четверых
служанок, и из всех отдал несомненное предпочтение Пальмире; по его словам,
он не видел ничего подобного за всю свою жизнь, а ее зад буквально ошеломил
его, и он посвятил ему добрых десять минут.
В конце концов он повернулся ко мне.
— Поставь этих шлюх на четвереньки, пусть они по очереди подползают ко
мне и оказывают высшие почести моему члену, в общем, пусть полижут его.
Я дала необходимые указания, и каждая из четверых в точности исполнила
желание министра, получив в награду несколько звонких пощечин.
— Хорошо, — кивнул он, когда церемония была закончена, — теперь очередь
моего зада: пусть теперь полижут его.
Пока продолжалась следующая церемония, он занимался тем, что обсасывал
услужливо подставляемые мужские члены, и как нетрудно догадаться, не забыл
при этом Клориса и Делькура. Потом громогласно объявил:
— А теперь, Жюльетта, пришло время завершить первый акт нашей драмы.
С этими словами злодей яростно набросился на Юлию и вонзил в ее зад
свое безжалостное орудие; слуги крепко держали отца и мать, а Делькур, с
раскрытой бритвой в руке, подошел ближе, приготовляясь отсечь ребенку
голову.
— Только не спеши, Делькур, — предупредил министр. — Я хочу, чтобы моя
милая племянница знала, что с ней происходит и что она отдаст Богу душу не
раньше, чем я кончу.
Делькур приставил сверкающее лезвие к нежной коже, и девочка испустила
долгий пронзительный вопль.
— Давай, давай, — подбадривал Сен-Фон, удобнее располагаясь в ее чреве,
— но только медленнее, так, чтобы я почувствовал все ее судороги. А теперь
наклонись, Делькур… Вот так… я хочу поласкать твой набалдашник, пока ты
работаешь. А ты, Жюльетта, займись задницей Делькура: целуй ее, да покрепче,
ведь теперь он — наш бог… И придвинь ко мне ближе зад мамаши: я хочу
поласкать его, пока умирает ее дитя.
Но Боже ты мой, что это были за ласки! Это были звериные укусы,
настолько жестокие, что кровь бедной женщины брызгала фонтаном. В то же
самое время министерский зад обхаживал лакей, и распутник пришел в экстаз,
который невозможно передать словами.
— О, как сладостно преступление! — рычал он вперемежку с бессвязными
проклятиями. — Как я обожаю злодейство!
Делькур медленно, с непередаваемым изяществом, сделал свое дело…
Мертвенная бледность покрыла лицо Клориса, и он отвернул в сторону
помутневший, искаженный ужасом взгляд. Красивая головка Юлии, наконец, упала
на пол, как роза, сорванная безжалостным северным ветром.
— Никогда еще я не испытывал такого блаженства, — заявил Сен-Фон,
оттолкнув от себя бездыханное тело. — Вам не понять, как сладко сжимается
анус, когда постепенно, один за другим, отрезаются шейные позвонки… Просто
сказочное ощущение! Вот так, сударыня, теперь готовьтесь вы предоставить мне
такое же удовольствие.
И началась новая кровавая вакханалия, в точности повторяющая
предыдущую. Считая, что операция движется чересчур быстро, Сен-Фон несколько
раз останавливал ее.
— Ах, какое это наслаждение — отрезать голову женщине, которую когда-то
страстно и безнадежно любил, — говорил он эти и им подобные слова, задыхаясь
от вожделения. — Наконец настал момент моей мести. О, как долго я его
дожидался!
Он, как и прежде, ласкал член палача, правда, на этот раз предпочел
целовать мои ягодицы; один из лакеев наглухо закупорил ему задний проход,
второй проник в чрево Делькура, занятого своим делом. Отца положили таким
образом, чтобы я могла бить его розгами по самым интимным местам. Мой
любовник — настоящий дьявол во плоти — блаженствовал и наслаждался медленной
агонией своей кузины, чья голова отделилась от тела через пятнадцать минут
после начала экзекуции. Настал черед Клориса. Его предварительно связали,
Сен-Фон совершил с ним ритуальный акт содомии, и головорез приступил к делу,
а их обоих содомировали лакеи. Объектом для своих ласк Сен-Фон избрал
роскошные ягодицы Монтальм. И вот, наконец, бомба взорвалась. О небо! Я не
присутствовала при оргазме всемогущего Люцифера, но уверена, что семя его не
извергалось столь бурно и ликующе, не вскипала на его губах такая обильная
пена, не скрипели так свирепо его зубы, и не были столь яростны и ужасны его
проклятия в адрес всех богов. Пока, обессиленный, Сен-Фон отдыхал, я
выпроводила всех женщин и обоих лакеев в соседнюю комнату.
Хочу заметить, что антропофагической оргии этого Нерона современности
предшествовало пиршество, так что когда наш распутник, в сопровождении
своего головореза, вошел в залу, где должно было состояться новое
кровопролитие, он был свеж и полон сил как перед началом драмы.
Я максимально учла все его вкусы и излюбленные привычки; сладострастные
композиции, которым предстояло услаждать его взор, были расположены в трех
альковах, украшенных непременными атрибутами Смерти.