..
— Я знаю, что вы отъявленный тиран, — парировала я, прерывая его, — что
вы подлый и низкий человек, впрочем без этих качеств вас не посадили бы на
этот трон, но позвольте заметить, что я отличаюсь не меньшей подлостью, за
что вы меня и любите. Да, вы любите меня, Браски. Вам доставляет
удовольствие видеть перед собой женщину с такой порочной душой, я — ваша
игрушка, могущественный Браски, а вы будете моей игрушкой, маленький мой
Браски, вы будете служить моим капризам.
— Ах, Жюльетта, — сказал мне Пий VI, заключая меня в объятия, — вы
самая необыкновенная, самая гениальная и неотразимая женщина, и я буду вашим
рабом; судя по вашему уму, от вас можно ожидать неземных наслаждений. Вот
мои ключи, берите их и ступайте осматривать мое жилище, после чего вы
услышите диссертацию, которую требуете от меня. Вы можете также рассчитывать
на роскошный ужин, что же до осквернения святыни, которого так жаждет ваше
сердце, оно случится нынче же ночью. Я отношусь ко всем этим духовным
выкрутасам так же, как и вы, мой ангел, но положение меня обязывает… Я,
как любой порядочный шарлатан, должен делать вид, что верю в свои фокусы,
иначе никто не будет за них платить.
— Это лишний раз доказывает, что вы негодяй, — заметила я. — Будь вы
честным человеком, вы предпочли бы сказать людям правду, нежели дурачить их;
вы сорвали бы повязку с их глаз, вместо того, чтобы затягивать ее потуже.
— Разумеется, иначе я бы умер с голода.
— А какой смысл в том, что вы живете? Неужели ради вашего пищеварения
стоит держать в невежестве пятьдесят миллионов людей?
— Никакого сомнения, ибо моя жизнь бесконечно дороже для меня, чем
пятьдесят миллионов чужих жизней, ведь инстинкт самосохранения — главнейший
закон Природы.
— Вот теперь я вижу ваше истинное лицо, дорогой первосвященник, и оно
мне по сердцу. Поэтому давайте пожмем друг другу руки, как двое негодяев,
стоящих друг друга, и больше не будем притворяться. Согласны?
— Прекрасно, — сказал папа, — пусть нас связывает только наслаждение.
— Очень хорошо, — добавила я, — тогда начнем с первого условия; дайте
мне провожатого, я пойду осматривать вашу обитель.
— Я сам буду сопровождать вас. — Браски поднялся, и мы вышли из
комнаты. — Этот великолепный дворец построен на месте древних садов, дорожки
которых освещались по ночам живыми факелами — сжигаемыми заживо ранними
христианами. Нерон приказал расставить столбы через определенное расстояние
и обмазать их смолой {Давайте обратимся непосредственно к Тациту: «Нерон
приказал предать христиан мучительной смерти за поджог Рима. Этих христиан
ненавидели за их бесстыдство и за то, что их духовным вождем был мошенник по
имени Христос, которого казнили во время царствования Тиберия. После первых
репрессий вредоносная секта была подавлена, однако вскоре вновь начала
смердить, причем не только там, где она возникла, но и в самом Риме, куда,
как известно, ведут все дороги, а также все сточные канавы.
Первыми хватали
тех, кто открыто заявлял о своей принадлежности к мерзкому культу, их
признания дали возможность арестовать целую толпу таких же негодяев, и всех
приговорили к жестоким наказаниям. Ненависть к ним была всеобщей и
несомненной, доказательством чему служит их позорная смерть: их одевали в
шкуры диких зверей и бросали собакам или привязывали к крестам, где
оставляли умирать медленной смертью, или сжигали заживо, будто вязанки
хвороста, чтобы освещать улицы (отсюда пошло выражение «lux in luce», то
есть «свет среди бела дня»). Нерон с удовольствием предоставлял свои сады
для этих спектаклей. Часто, смешавшись с толпой или сидя в колеснице, одетый
конюшим, он наблюдал эти зрелища. Ему доставляли большое удовольствие казни
христиан, он и сам принимал в них непосредственное участие». Теперь
послушаем, что пишет об этом Лукиан: «Это сборище оборванных бродяг, с
фанатичным блеском в глазах и судорожными движениями, они бродили, издавая
невнятные бормотания, клялись каким-то сыном, рожденным отцом, предсказывали
ужасные беды империи и проклинали всех, кто не принимал их веру». Постепенно
заклинания этого сброда тронули души самых слабых членов общества, как это
обыкновенно и случается; если бы секту не преследовали, она исчезла бы сама
по себе, и больше никогда о ней не было бы слышно. Просто невероятно, что
нагромождение такого бесстыдства и такой тарабарщины могло увлечь наших
предков. Когда же мы поумнеем и раз и навсегда покончим со всем этим? (Прим.
автора)}.
— Да, друг мой, такое зрелище будто специально придумано для меня,
женщины, которая так ненавидит вашу веру и ее адептов.
— Не забывайте, дерзкая девчонка, — добродушно проворчал, святой отец,
— что вы говорите с главой этой религии.
— Однако этот глава уважает ее не более, чем я, — отвечала я, — потому
что знает, чего она стоит, и уважает лишь прибыль, которую она ему приносит.
Я знаю, друг мой, что будь ваша воля, вы бы поступали так же жестоко с
врагами религии, за счет которой жиреете.
— Вы правы, Жюльетта: нетерпимость — это основополагающий принцип
Церкви; без непререкаемой суровости ее храмы скоро пришли бы в запустение, и
там, где не уважается закон, должен опуститься меч.
— О, жестокий Браски!
— А как иначе можно царствовать? Власть князей зиждется на общественном
мнении, достаточно ему измениться, и с властителями будет покончено.
Единственное их средство поддерживать порядок заключается в том, чтобы
терроризировать народ, внушать страх и держать население в невежестве —
только тогда пигмеи могут оказаться гигантами.
— Ах, Браски, я уже говорила вам, что люди начинают прозревать, дни
тиранов сочтены, скипетры властителей и оковы, которые они надевают на
людей, — все будет брошено на алтари Свободы, ведь даже могучий кедр падает
под покровом северного ветра.