Слева от его головы мы положили
жену, широко раздвинув ей ноги, справа возвышались аккуратные полушария
дочери. Прежде чем проникнуть в вожделенные потроха, министр снова несколько
раз вонзил свой ужасный стилет в лежавшие перед ним прелести, и кровь матери
и дочери забрызгала отцовскую голову.
Тем временем я щекотала мучителю задний проход, а мои служанки кололи
шпилькой его ягодицы.
— Кажется, я опять ошибся, — вздохнул через некоторое время Сен-Фон. —
Моя сперма никак не желает выливаться и в этот сосуд, наверное, все дело в
том, что я недостаточно обследовал остальные задницы этой семейки. А ну,
Делькур, привяжи-ка эту старую скотину к столбу — он никуда не годится,
только испоганил мой член своим дерьмом. Эй ты, — позвал он Монтальм, — поди
сюда и оближи его.
Обнаружив в девушке нежелание повиноваться, бен-Фон приказал Делькуру
немедленно выдать ей сотню ударов, чтобы научить ее послушанию, да чтобы и
другим неповадно было.
— Ах ты, тварь, — ворчал он, пока выполнялся его приказ, — ты брезгуешь
моим членом, потому что он в дерьме? Что же ты будешь делать, когда, совсем
скоро, я заставлю тебя жрать мои экскременты?
Монтальм, примерно наказанная, вернулась совсем в другом настроении;
она до блеска отполировала его инструмент и не забыла привести в порядок
задний проход, после чего он преспокойно возвратился к прерванному занятию;
теперь он содомировал мать и при этом терзал руками зад отца с одной стороны
и влагалище дочери — с другой. Это продолжалось недолго, затем он вновь
приступил к Юлии.
— Надеюсь, теперь-то получится, — озабоченно заметил он.
Я вновь взяла на себя обязанности распорядительницы и вставила его
утомленный, но ненасытившийся член в заднюю норку девочки, и когда он там
удобно устроился, были предприняты все возможные меры, чтобы выдавить из
него семя, однако — то ли из крайней развращенности и пресыщенности, то ли
из духа противоречия, а, быть может, и от бессилия — он оставил и эту
попытку, заявив, что очень устал и что для восполнения сил должен
подвергнуть издевательствам все семейство сразу. Вначале выпороли
привязанного к столбу отца, затем, пока он истекал кровью, к его спине
привязали жену, и тысяча ударов обрушилась на ее заднюю часть, наконец, на
плечи матери усадили юную Юлию и выпороли таким же образом.
— Развяжите их, — скомандовал ненасытный кентавр, — это был неплохой
спектакль, а теперь полюбуемся на другой: я заново выпорю самую младшую, и
пусть при этом ее держат любящие родители. А вы, Жюльетта и Делькур,
возьмите пистолеты и при малейшем признаке недовольства этих упрямых ослов
вышибите из них мозги.
Я приставила пистолет к виску матери и, признаться, ничего так не
жаждала в тот момент, как обнаружить в ней хоть каплю непокорности, однако,
успокоившись при мысли, что скоро она умрет смертью, не такой легкой, как от
простой пули, я снова пришла в возбуждение — теперь уже от ее униженности.
А
бедную Юлию, прежде исхлестанную до полуобморочного состояния, на этот раз
били многохвостой плетью, и кровь ее забрызгала всю комнату. Разделавшись с
ней, Сен-Фон набросился на отца и за три минуты тем же самым орудием
превратил его тело в кровавое месиво. Затем, без промедления, схватил мать,
положил ее на кушетку, как можно шире раздвинув ей ноги, взмахнул плетью, и
первый же, но далеко не последний удар пришелся прямо по раскрытому
влагалищу. Все это время я неустанно помогала ему: и ласкала его и била
розгами, и сосала ему то член, то язык. После того он обратил свою ярость на
дочь и нанес ей два настолько мощных удара, что она рухнула к его ногам; на
помощь ей поспешила мате, он, будто ожидая это, ударил ее ногой в живот, и
женщина отлетела далеко в сторону. Клорис дико выкатил глаза, на губах его
запузырилась пена, но он не осмелился произнести ни слова: что он мог
сделать со связанными руками и ногами и с приставленным к виску пистолетом?
Девочку поставили на ноги, Сен-Фон заставил палача овладеть ею спереди, а
сам занялся с ней содомией. В это время я, не переставая говорить ласковые
слова, развязала отца и пообещала ему сохранить жизнь и ему и всей его
семье, если он сумеет совершить акт содомии с министром. Надежда никогда не
покидает душу обреченного, и вот, искусно возбужденное моей умелой рукой,
его трепещущее копье вошло-таки в расщелину. Сен-Фон, почувствовав такой
твердый и горячий предмет в своей утробе, засеменил ногами и начал
извиваться словно ликующая рыбка, брошенная с берега назад в воду.
— О, как это восхитительно, как он надеется спасти жизнь и получить
свободу! — повторял министр. — Судя по состоянию члена он вполне может
прочистить задницу своей дочери.
— Сударь, — обратилась я к нашему гостю, — что вы на это скажете? Вам
предлагают выбор: либо вы изнасилуете свою дочь, либо она умрет в жутких
муках.
— Пусть она умрет!
— Ну что ж, сударь, если вы отказываетесь… Но подумайте еще раз: ваше
глупое упрямство убьет ее.
Не дожидаясь его ответа, одна из моих женщин широко раздвинула ягодицы
девочки, увлажнила языком отверстие, а я поспешно вытащила из задницы
Сен-Фона по-прежнему твердый инструмент и приставила его к входу в пещерку
Юлии, но Клорис яростно взбунтовался и не вошел внутрь.
— Оставь его, Жюльетта, — строго сказал Сен-Фон, — если он не желает
сношаться, мы убьем ее.
Эти ужасные слова сломили, наконец, сопротивление строптивца. Я взяла
его член в руку и насильно втолкнула в девичий анус; поскольку были сделаны
все необходимые приготовления, усилия мои увенчались успехом: Клорис, не
пожелавший сделаться убийцей своего ребенка, заклеймил себя инцестом. Делия
порола розгами Сен-Фона, сам он терзал и без того вконец истерзанный зад
матери, умудряясь целовать ягодицы одного из лакеев, а второй содомировал
его. Однако распутник не удовлетворился и этим, семя его все еще оставалось
в чреслах, и от этого его ярость возрастала на глазах: он орал, ругался,
мычал как обезумевший бык, разбрызгивал изо рта пену; как только Делькур
выпустил свой заряд во влагалище Юлии, министр заставил его содомировать
мадам де Клорис.