Если в этом мире и существует счастье, тогда оно, несомненно,
было сосредоточено в обладательнице стольких достоинств и природных даров.
Во время нашей первой встречи мадам де Клервиль была со мной
откровенна; признаться, такая откровенность поразила меня в женщине,
которая, по ее словам, была абсолютно убеждена в своем превосходстве над
окружающими, однако и позже она никогда не относилась ко мне свысока.
— Нуарсей очень точно описал тебя, — сказала она, — и я вижу, что у нас
похожие вкусы, и мыслим мы одинаково, как будто рождены, чтобы жить вместе,
поэтому, объединив наши усилия, мы завоюем весь мир. Но прежде всего надо
убрать с пути всяческие границы и барьеры, которые изначально придуманы
только для дураков. Возвышенные натуры, гордые Души и холодные умы свободны
от этих уз, они знают, что счастье находится по другую сторону добра и зла,
и отважно шагают к нему, попирая презренные законы, пустые добродетели и
тупоумные религии тех жалких, ничтожных и грязных людишек, которые,
по-моему, только бесчестят Природу.
Несколько дней спустя Клервиль, от которой я уже потеряла голову,
пришла ко мне на ужин. И вот тогда — это была наша вторая встреча — мы
открыли друг другу свое сердце, признались в своих слабостях и своих самых
тайных чувствах. О, какую же богатую надуру обнаружила я в Клервиль! Мне
кажется, если есть на свете истинный порок, он должен был избрать центром
своей империи это развратное существо.
Прежде чем мы сели за стол, Клервиль увлекла меня в уютный уголок,
увешанный зеркалами; мы легли на широкую кушетку, подложив под себя
бархатные, подушки; мягкий свет свечей, казалось, призывал к любви, неге и
сладострастию.
— Не правда ли, мой ангел, — начала она, целуя мои груди и облизывая
соски, — что такие женщины, как мы, должны знакомиться, лаская друг друга.
С этими словами она подняла подол моего платья, глубоко проникла языком
мне в рот, а рука распутницы властно легла на самое сокровенное место.
— Вот где таятся все удовольствия, — шептала она, — вот в этом
гнездышке из роз. Хочешь, я разбужу его, моя сладкая? Ох, Жюльетта, я доведу
тебя до экстаза, если ты позволишь мне разжечь этот сладостный костер. Ах
ты, распутница, я чувствую ответ в твоем маленьком ротике, твой язычок
охотится за моим и приглашает его в страну сладострастия. Ласкай меня и
давай умрем в страстных объятиях!
— Может быть, нам раздеться, — предложила я, — праздник похоти требует
наготы, кроме того, я не имею ни малейшего представления о вашем теле, а я
хочу увидеть все, все… Давайте избавимся скорее от этих идиотских одежд, я
хочу слышать, как бьется ваше сердце, хочу видеть, как ваша грудь вздымается
от волнения, и убедиться, что это я вызвала его.
— Замечательная мысль. Она говорит о твоих вкусах, Жюльетта, и они мне
уже нравятся.
— Замечательная мысль. Она говорит о твоих вкусах, Жюльетта, и они мне
уже нравятся.
Мы быстро обнажились и несколько долгих минут молча любовались друг
другом. Прелести, которыми одарила меня Природа, привели Клервиль в сильное
возбуждение, а я пожирала глазами ее красоту. На всем белом свете не найти
такой безупречной фигуры, такого роскошного зада… А какие ягодицы! Боже ты
мой! Я видела перед собой зад Афродиты, которой поклонялись древние греки, и
самый сладостный на свете, самый благоуханный треугольник, и я долго и
самозабвенно целовала эти волшебные места; моя новая подруга вначале
милостиво позволяла мне делать с ней все, что я хотела, затем вернула
стократно мои ласки.
— А теперь ни о чем не думай и положись на меня, — сказала она,
укладывая меня на спину и широко раздвигая мне ноги, — сейчас ты увидишь,
как я ласкаю женщин.
Одним пальцем она начала массировать мне клитор, другим — задний
проход, а ее язык, оказавшись в самых недрах моей куночки, жадно слизывал
нектар — плод ее безумных ласк. Признаться, меня никогда прежде не ласкали с
таким искусством; три раза подряд я кончила ей в рот с таким остервенением,
что испугалась, как бы не сойти с ума. Между тем Клервиль, ненасытная в
своей жажде пить и пить мою плоть и готовая сделать четвертый заход,
искусно, со знанием дела, сменила позу: теперь она погрузила один палец в
мою вагину, другим, частыми нежными движениями, растирала хоботок, а ее
умелый, ее восхитительный, ее набухший язычок проник в заднюю норку…
— О какое чудо! Какое блаженство! — поминутно вскрикивала я. — Ах,
Клервиль, вы моя погибель…
И ловкость этого несравненного создания вытолкнула из самых недр моего
существа новую порцию горячей влаги.
— Ну и как? — спросила она, когда я обрела способность соображать. —
Что ты скажешь: могу я приласкать женщину? Да, я женщин обожаю, и нет ничего
удивительного в том, что у меня есть талант доставлять им удовольствие. А
чего еще ты ожидала? Я — извращенная особа, солнышко мое. Так разве я
виновата в том, что Природа подарила мне вкусы, отличные от обычных? Нет
ничего более несправедливого, нежели закон, который разрешает совокупление
только мужчины с женщиной, ведь женщины’, в большей мере, чем мужчины,
способны удовлетворять друг друга. Мы можем обходиться без противоположного
пола, который дает нам лишь нечто, отдаленно напоминающее наслаждение.
— Что я слышу, Клервиль! Выходит, вас не привлекают мужчины?
— Я пользуюсь ими постольку-поскольку, в той мере, в какой допускает
мой темперамент, но тем не менее глубоко презираю их; я даже не против того,
чтобы стереть с лица земли самого последнего из этой породы, сам вид которой
всегда вызывает у меня раздражение.
— Невероятно! Какая гордыня!
— Так я устроена, ангел мой, и эта гордыня делает меня откровенной; я
всегда говорю то, что думаю, это и облегчило наше знакомство.