Богатый не боится
оков, которые ему не грозят, так как, имея деньги, он в свою очередь
приобретает право угнетать других. Вы никогда не встретите представителя
высшего класса, который ощущал бы хоть каплю тирании, потому что он сам
может быть настоящим тираном для тех, кто от него зависит. Сюзерен,
понимающий это, правит с крайней жестокостью и в то же время дает
возможность своим союзникам-вельможам творить в их собственных владениях
все, что им захочется; он охраняет их своим влиянием и своей мощью; он
должен сказать им так: «Вы также можете издавать законы, но лишь такие,
которые не противоречат моим; чтобы трон мой был несокрушим, поддерживайте
мою власть всей властью, которую я вам выделил, и спокойно наслаждайтесь
своими привилегиями, но так, чтобы не задевать моих…»
— Такой же договор короли когда-то заключили с духовенством, — заметила
Олимпия.
— Вот именно; но духовенство, строя свою власть на всесилии
фантастического Бога, сделалось сильнее короля; священники свергали королей
вместо того, чтобы поддерживать их. Я же хочу, чтобы последней инстанцией
власти было правительство и чтобы права, дарованные высшему классу и
философам, использовались только в интересах их собственных страстей при
условии, что они никогда и ни в чем не будут противоречить интересам
государства, ибо государство не может управляться только теократией или
только деспотом; король обязан безжалостно подавлять соперников, угрожающих
его трону, и в то же время должен делиться властью с союзниками,
объединиться с ними для того, чтобы заковать в цепи многоголовую народную
гидру.
— По этой логике, — сказала Клервиль, — законы, принимаемые против
населения, не могут быть чересчур жестокими.
— Мы должны следовать примеру Дракона {Дракон (7 в. до н. э.), один из
шести афинских законодателей, законы которого отличались особой
жестокостью.}, — сказал Франкавилла. — Законы надо писать кровью,
подпитывать кровью, они должны благословлять кровопускание, а главное —
держать народ в самой удручающей нищете: люди тогда лишь становятся
опасными, когда живут в довольстве.
— И когда вкушают плоды просвещения?
— Да, и когда вкушают плоды просвещения. Людей надо держать в самом
глухом невежестве, их рабство должно быть беспросветным и бесконечным, они
должны быть лишены средств и возможностей избежать его, для чего и нужны
избранные, которые окружают и поддерживают трон и тем самым не позволяют
народу освободиться от цепей. Только в таком случае тирания будет абсолютной
и безграничной.
Только в таком случае тирания будет абсолютной
и безграничной.
— Тогда она дойдет до того, — сказала Клервиль, — до такой степени, что
бедным людям придется испрашивать позволения дышать у тирана или его
приближенных.
— Вот именно, — с радостью ухватился за эту мысль князь, — само
правительство должно регулировать народонаселение, принимать меры для его
уменьшения, когда оно достигает угрожающей численности, увеличивать его,
когда это потребуется; правосудие должно защищать интересы или страсти
правителя, равно как и тех, кто получил от него соответствующую долю власти,
необходимую для того, чтобы стократно усилить его королевскую власть {Этому
вопросу посвящена речь епископа Гренобльского в I томе «Новой Жюстины».
(Прим. автора)}. Посмотрите на правительства Африки и Азии: все они устроены
в соответствии с этими принципами, поэтому твердо стоят на ногах.
— Однако, — возразила Шарлотта, — во многих этих странах народ не
доведен до того состояния, которое вы полагаете для него необходимым.
— Верно, — признал Франкавилла, — поэтому кое-где происходят волнения;
предстоит еще многое сделать, прежде чем массы дойдут до такого состояния
страха и истощения, что навсегда забудут о бунте.
— Именно для этого, — вставил Фердинанд, — я бы хотел видеть
священников на своей стороне.
— Будьте осторожны, ибо, как здесь уже говорилось, — это самый верный
способ усилить их власть, и они скоро подчинят вас благодаря своим
деистическим фокусам, которые в руках мошенников служат только для свержения
правительства и больше ни для чего; в ваших интересах — превратить подданных
в безбожников, растлевать их; до тех пор, пока они не поклонятся иному богу,
кроме вас, пока не исповедуют иной морали, кроме вашей, вы останетесь их
сувереном.
— Но ведь и безнравственный человек опасен, — заметил Фердинанд.
— Да, когда он обладает какой-то властью, так как в этом случае у него
появляется соблазн злоупотребить ею, но этого никогда не случается с рабом.
Какая разница, считает человек цареубийство безнравственным или же нет, если
я закую его в кандалы и не дам возможности обидеть даже муху; а вот когда
моральная распущенность избалует его, он почувствует меньшее отвращение к
ошейнику, который я надел на его шею.
— Однако, — спросила Шарлотта, — как он может избаловаться под игом? На
мой взгляд, скорее роскошь и безбедная жизнь оказывают подобное действие на
человека,
— Душа его загнивает в атмосфере порока, — ответил князь, — посему
дайте ему возможность реализовать свои порочные наклонности, не наказывайте
его, за исключением тех случаев, когда его злодеяния направлены против вас,
вот тогда вы добьетесь необыкновенных результатов: безнравственности,
которая вам на руку, и уменьшения народонаселения, что еще выгоднее для вас.
Разрешите инцест, насилие, убийство, разрешите своим подданным абсолютно
все, что исходит от порока, запретите браки и молитвы, узаконьте содомию, и
больше вам не о чем будет беспокоиться.