Ты, Аспазия, займешься ее задом и
будешь щекотать языком ее анус, а Фрина будет ласкать ей клитор и следить за
тем, чтобы весь нектар, до последней капли, попал мне в рот. Я раздвину
ноги, Теодора будет сосать мне вагину, а Лаис лизать мою заднюю норку.
Главное, милые девушки, постарайтесь показать все, на что вы способны,
призовите на помощь все свое воображение, ибо эта девственница меня очень
возбуждает, и я хочу извергнуть из себя все соки.
Не стану описывать вам удовольствие, которое я извлекла из этой
потрясающей сцены, скажу лишь, что я едва не потеряла рассудок от восторга.
Как и следовало ожидать, похоть пробудилась в конце концов и в Фонтанж: она
не смогла долго противиться сладострастным ощущениям, от которых мелко
дрожало все ее тело. Скромность уступила место сластолюбию, и наша гостья
испытала оргазм. О, как сладостен был этот первый поток нектара,
заполнившего мой рот!
— Переверните ее, — приказала я своим женщинам, — пусть Теодора сожмет
бедрами ее голову и напоит своими соками, а я в это время буду целовать ее
жопку; Лаис то же самое будет делать со мной, две других задницы я поласкаю
руками.
Новый приступ экстаза, и снова я извергнулась; больше выдержать я не
могла: я схватила Фонтанж, подмяла ее под себя, прижала свой клитор к ее
хоботку и, энергично двигая тазом, впилась в ее губы; тем временем мои
наперсницы щекотали мне зад, звонко шлепали по нему ладонями, пощипывали и
покусывали его, дотягивались руками до моего влагалища и не давали ему
передышки; одним словом, они погрузили меня в океан наслаждения, и я выжала
из себя все в момент десятого своего оргазма, залив горячей жидкостью
маленькую куночку самой очаровательной и непорочной из девиц.
Спазмы кончились, и иллюзия рассеялась. Как бы ни была прекрасна
Фонтанж, теперь я смотрела на нее со злобным безразличием, которое скоро
перешло в жестокость, и в глубине моего сердца проклюнулся голос, решивший
ее участь.
— Оденьте ее, — приказала я, поднимаясь.
Я также оделась, отослала служанок, и мы остались вдвоем.
— Мадемуазель, — грубо начала я, — не обращайте внимания и не делайте
ложных выводов из мимолетного опьянения, в которое погрузила меня Природа
против моей воли, и не тешьте себя напрасной надеждой; я люблю женщин, всех
женщин вообще; вы меня удовлетворили, но теперь все закончилось. Теперь я
скажу вам, что ваша мать дала мне пятьсот тысяч франков на ваше приданое;
лучше, если вы узнаете об этом от меня, нежели от кого-то другого.
— Я уже знаю это, мадам.
— Ах вот как, мадемуазель, вы уже это знаете, тогда примите мои
поздравления. Однако вам еще неизвестно, что ваша родительница задолжала
такую же сумму некоему господину де Нуарсею, которому я отдала эти деньги и
который теперь, по своему усмотрению, может вернуть их вам или же оставить
себе, ибо и деньги и право решения принадлежат ему.
Однако вам еще неизвестно, что ваша родительница задолжала
такую же сумму некоему господину де Нуарсею, которому я отдала эти деньги и
который теперь, по своему усмотрению, может вернуть их вам или же оставить
себе, ибо и деньги и право решения принадлежат ему. Завтра я сведу вас с
этим господином и рекомендую вам проявить к нему крайнее почтение и
постараться исполнить любое его желание.
— Мадам, я должна предупредить вас, что этические и моральные нормы,
которые я усвоила, противоречат вашим советам.
— И моим действиям — это вы хотели добавить, милочка, поскольку я вижу,
что вы меня осуждаете. Осуждаете за всю мою доброту к вам и за добрый совет.
— Я не говорила этого, мадам.
— Так скажите это, ибо ваши упреки мне так же безразличны, как и ваши
похвалы: я забавляюсь с такими девицами, а когда пыл проходит, я их
презираю.
— Презираете, мадам! Я считала, что презирать следует только порок.
— Порок забавляет, добродетель — вот что скучнее всего. Согласно моим
убеждениям, то, что способствует нашим удовольствиям, всегда
предпочтительнее того, что не приносит ничего, кроме головной боли и
неприятных ощущений… Но вы откровенно ответили, дорогая моя, и я заявляю с
той же откровенностью, что вы своенравны, капризны и нахальны, и при всем
этом вы далеки от тех совершенств, которые делают эти свойства
извинительными. Однако довольно об этом, мадемуазель, если вы не возражаете;
все дело в том, что я ничего вам не должна, что вашими деньгами я
расплатилась с кредитором вашей матери и что, наконец, кредитор должен
решить, отдать вам полмиллиона или нет; но я вас предупреждаю, что если вы
хотите вернуть свое приданое, вы должны отнестись к этому господину со всем
почтением.
— О какого рода почтении вы говорите, мадам?
— О том самом, какого я требовала от вас; мне кажется, вы понимаете,
что я имею в виду.
— В таком случае, мадам, пусть ваш господин де Нуарсей оставит деньги
себе. Я не из тех людей, кто может польститься на столь бесчестную карьеру,
которую вы мне предлагаете; если из уважения к вам, из своей детской
неопытности я несколько минут назад позабыла все, чему меня учили, позабыла
все приличия, то теперь вы открыли мне глаза, и я приму наказание за свой
невольный грех.
И из ее глаз, самых прекрасных глаз в мире, полились слезы.
— О, как это трогательно, — процедила я сквозь зубы, — сейчас я упаду к
ногам мадемуазель! Боже мой, что было бы с нами, распутными людьми, если бы
нам приходилось кланяться каждой шлюхе, которая нас удовлетворила?
Слово «шлюха» прозвучало как сигнал к настоящей буре: девушка билась о
стол головой, стонала от отчаяния, разбрызгивала слезы по всей комнате; и
если хотите знать правду, я с острым, щекочущим удовольствием продолжала
унижать Фонтанж, ту самую Фонтанж, от которой была в экстазе совсем недавно.