Пытка, через которую прошла вторая жертва, заключалась в следующем: ей
вырвали глаза и, распятую на кресте, раздробили заживо тяжелыми железными
инструментами. Сен-Фон принял деятельное участие в этой операции, и я, в
который уже раз, порола его розгами. С переломанными членами и вывернутыми
суставами девочку вновь поднесли к нему, и во время акта содомии Делькур
прикончил ее деревянным молотком, вышибив из нее мозги, и они забрызгали
лицо Сен-Фону.
Оставалась очаровательная Фульвия, и могла ли она, окруженная ужасными
останками двух своих подруг, сомневаться в своей участи? Сен-Фон указал на
колесо.
— Взгляни, — сказал он, — я приготовил для тебя самое лучшее.
Коварный злодей не преминул обласкать ее и нежно поцеловать в губы и,
прежде чем отдать в руки палача, совершил с ней акт содомии. Потом ее
привязали к колесу, и когда оно начало вращаться, послышались
душераздирающие стоны и крики. Теперь Сен-Фона содомировали оба лакея по
очереди, сам он обрабатывал зад Делькура и целовал наши с Пальмирой ягодицы,
а руками тискал чьи-то оказавшиеся под боком прелести. Очень скоро
нечеловеческий, возносившийся в небо крик нашей жертвы возвестил о том, как
сильна ее боль, и о том, что она страдала невероятно, вы можете судить хотя
бы по такой детали: кровь струилась из тела наподобие мелкого дождика,
разбрызгиваемого сильным ветром. Сен-Фон, желая довести дело до конца,
приказал изменить композицию. На этот раз, в быстром темпе меняя партнерш,
он содомировал четверых моих лесбиянок, а остальные участники, включая
Дель-кура, образовали новые живописные группы для услаждения его взора. Шипы
барабана добрались до нервов, и жертва, захлебнувшись криком, лишилась
чувств; как раз в этот момент Сен-Фон, утомленный всеми ужасами и
жестокостями, сбросил, наконец, свое семя в роскошную задницу Пальмиры;
испытывая оргазм, он лобзал зад Делькура, одной рукой стискивал ягодицы
Монтальм, другой — мои и наблюдал, как один из лакеев содомирует Блезину на
полу возле смертоносного колеса; кроме того, его хлестала розгами Делия и
одновременно сосала ему язык, чтобы ускорить извержение.
Рычания Сен-Фона, перемежавшиеся Дерзкими чудовищными богохульствами,
были ужасны; он был в полубессознательном состоянии, когда мы перенесли его
в постель, и, несмотря на смертельную усталость, он пробормотал, что хочет
провести ночь со мной.
И вот этот несравненный либертен десять часов наслаждался блаженным
сном ребенка, как будто целый день творил добрые дела. Я долго смотрела на
него, пока он спал, и если до того у меня были какие-то сомнения на этот
счет, теперь я окончательно убедилась, что совсем нетрудно сделать первый,
совсем маленький шажок, и все остальное будет легко и просто. Поверьте мне,
друзья, тот человек, кто сумел изгнать из своего сердца всякую мысль о Боге
и религии, кто, благодаря золоту или влиянию, сделал себя недосягаемым для
закона, кто закалил свою совесть и привел ее в абсолютное соответствие со
своими наклонностями и очистил от всех угрызений, — повторяю, такой человек
может делать все, что пожелает, и будет по-своему прав.
Поверьте мне,
друзья, тот человек, кто сумел изгнать из своего сердца всякую мысль о Боге
и религии, кто, благодаря золоту или влиянию, сделал себя недосягаемым для
закона, кто закалил свою совесть и привел ее в абсолютное соответствие со
своими наклонностями и очистил от всех угрызений, — повторяю, такой человек
может делать все, что пожелает, и будет по-своему прав.
Проснувшись, министр спросил меня, правда ли, что он — самый порочный и
жестокий из смертных. Я знала, как он хочет получить утвердительный ответ,
и, не задумываясь, дала его. Он самодовольно улыбнулся и сказал:
— Ты мне льстишь, девочка.
— Нисколько, я говорю совершенно искренне.
— Будем надеяться. Да, мой ангел, — сладко зевнул он, — по Другому и
быть не может. Разве моя вина в том, что я такой, какой есть, и разве не
сама Природа вдохнула в меня неистребимый порыв к пороку, но не вложила
никакого намека на добродетель? Согласись, что я служу ей не хуже тех, кто
предпочитает делать добро. Для меня это очевидный факт, равно как и тот, что
нет большего безумия, чем противиться ее законам. Я — ядовитое растение,
которое она взрастила на целебном дереве, и она находит мой образ жизни не
менее полезным для себя, чем поведение добропорядочного человека, и коль
скоро мы знаем, что зло и добро на земле неразлучны, какая нам разница, в
какую категорию мы попадаем? Бери с меня пример, Жюльетта {А вы, пылкие и
сластолюбивые дамы, подумайте хорошенько над моими словами: они адресованы
не только Жюльетте, но и всем вам; если вы хоть чуточку разумны, вы не
замедлите извлечь пользу от этих слов. Мое страстное желание — помочь вам
стать счастливыми, но вам никогда и ни за что не стать счастливыми, если
только вы не перестроите вашу жизнь сообразно моему совету. (Прим.
автора.)}, твои врожденные наклонности направлены в эту сторону; пусть не
страшат тебя злодейские поступки: чем они ужаснее, тем более любы Природе.
Тебя интересует чувство вины? Так вот: единственная наша вина — наша
нерешительность, посему, милая девочка, подними выше голову и шагай вперед
без страха. И оставь скучнейшей части человечества глупые сказки о том, что
праведность и скромность должны сопровождать плотские наслаждения, ибо это
злостное заблуждение. Наслаждаться по-настоящему может лишь тот, кто
преступает все пределы, и доказательством тому служит тот факт, что надобно
нарушить общепринятые правила, чтобы удовольствие стало именно
удовольствием; шагай вперед, круши все на своем пути, и возбуждение твое
будет возрастать с каждым твоим шагом; ты не сможешь достичь цели своего
путешествия до тех пор, пока брожение чувств не дойдет до кульминации,
покуда не дойдешь до последнего предела того, что способен выдержать
человеческий организм; только тогда твои нервы сгорят дотла, придут в
состояние, близкое к параличу, превратятся в сплошную конвульсию, которая и
есть высшая бесчувственность, то есть абсолютное отсутствие
чувствительности.