Да полноте, сударь, если вы не сделали того, что
хотели, это случилось потому, что сделать это было не в вашей власти, и все
физические причины, которые раскачивают весы, на этот раз склонили чашу в
соответствующую сторону, и выбор был предопределен еще до того, как вы
пришли к решению. Поэтому, сударь, вы были несвободны и никогда свободным не
будете. Когда вы склонились к одному из двух возможных решений, у вас не
было возможности выбрать второе, вас ослепила неуверенность, и вы приняли
свои колебания за возможность сделать выбор. Однако эта неуверенность, то
есть физическое следствие двух посторонних предметов, которые воздействуют
на вас в одно и то же время, и свобода выбирать между ними — это две разные
вещи.
— Вы меня убедили, — обрадовалась Олимпия, — ведь мысль о том, что я
могла не совершать преступления, к которым имею слабость, иногда треножит
мою совесть. Теперь же, зная, что я не свободна, я обрету душевный покой и
буду продолжать прежнюю жизнь.
— Я приветствую это ваше намерение, — вступил в беседу Альбани, — ибо
любое сожаление в любой степени бессмысленно. Оно всегда приходит слишком
поздно, а когда случается возможность повторить злодеяние, страсти
непременно побеждают угрызения совести.
— Очень хорошо, тогда давайте совершим какое-нибудь приятное
злодейство, чтобы не утратить привычку и стереть в порошок все сожаления о
прошлых дурных поступках, предложила Олимпия.
— Обязательно, — заметил кардинал де Бернис, — но чтобы оно доставило
нам еще больше удовольствия, надо сделать это злодеяние как можно более
масштабным. Послушайте, прекрасная Жюльетта, — продолжал французский
посланник, — нам известно, что у вас в услужении состоят две очаровательные
девушки, которые наверняка так же приятны и понятливы, как вы сами; их
красота уже наделала немало шума в Риме, и мы полагаем, что они должны
принять участие в наших плотских утехах нынче вечером, и просим вас послать
за ними.
По взгляду Олимпии я поняла, что не следует отказывать могущественным
служителям церкви, и тут же отправила слугу за Элизой и Раймондой, после
чего разговор принял другой оборот.
— Жюльетта, — обратился ко мне Берни, — пусть наши желания
познакомиться поближе с вашими прелестными, как мы знаем созданиями, не
приведут вас к ошибочному выводу, что мой собрат и я неравнодушны к женскому
полу, между тем, как мы терпим его постольку, поскольку он ведет себя в
нашем присутствии мужским, так сказать, образом. Считаю необходимым без
обиняков высказаться на сей предмет и заявить вам, что лучше сразу
отказаться от предложения, если вы или ваши компаньонки не уверены в том,
что сможете с полным смирением удовлетворить те необычные прихоти, которые
предполагает этот образ поведения.
— По правде говоря, — вставила Олимпия, — в данном случае ваши
предупреждения совершенно излишни, я видела, как Жюльетта ведет себя в
подобных обстоятельствах, и заверяю вас, что вы не будете разочарованы ни
ею, не ее подругами, которые являются ее протеже и, следовательно, мыслят
также философски, как и она сама.
— Дорогие друзья, — заговорила я, желая загладить этот инцидент, — моя
репутация в распутстве достаточно прочная, чтобы у кого-то оставались
сомнения по поводу моего поведения Моя похоть всегда следует за капризами
мужчин и всегда возгорается от их страстей. Меня возбуждают только их
желания, и самое большое удовольствие я получаю, удовлетворяя все их
прихоти. Если в их требованиях нет ничего необычного, мне становится
неинтересно, но стоит им предложить что-нибудь неординарное, редкое и
изысканное, как я ощущаю в себе неодолимую потребность в том же самом; и я
никогда ни в чем не ограничивала себя в либертинаже, поскольку, чем больше
мои поступки нарушают норму вежливости, чем сильнее попирают законы
скромности и благопристойности, тем счастливее я себя чувствую.
— Это я и хотел услышать от вас, — одобрительно сказал Бернис, — это
делает вам честь. Стыдливость, ведущая женщину к упрямству и непослушанию,
как правило лишает ее уважения здравомыслящих мужчин.
— Эта стыдливость тем более неуместна, — добавил Альбани, будучи, по
всей вероятности, убежденным сторонником самых фантастических упражнений
похоти, — что она ничего не доказывает кроме глупости или холодности, и я
хочу сказать вам, что в наших глазах самка может оправдать свою
принадлежность к низшему полу только абсолютной покорностью, а фригидная или
глупая женщина заслуживает лишь презрение.
— Действительно, — сказала я, — только идиотка может подумать, будто
мужчина имеет меньше оснований вставить свой орган в ее зад, чем в ее
вагину. Женщина — она со всех сторон женщина, и разве не кажется странным,
когда она обрекает на воздержание одну часть своего тела, в то время как
делает доступными все остальные? Это тем более смешно, если учесть, что
такая мания просто-напросто оскорбляет природу: неужели наша праматерь
вложила бы в нас вкус к содомии, если бы это было для нее окорбительно?
Разумеется, нет; напротив — она одобряет это и радуется этому; человеческие
законы, всегда диктуемые эгоизмом, в этом вопросе лишены всякого смысла, а
законы Природы, которые намного проще, намного естественнее, обязательно
должны вдохновлять нас на любые поступки, враждебные деторождению, ведь оно,
когда этим занимаются люди, оспаривает у Природы право на создание новых
существ, отвлекает ее от главной функции и обрекает на бездействие, что
несовместимо с ее энергией.