Я признался, что все
именно так и обстояло, и тогда моя отчаявшаяся жена, очень хорошо понимая,
что ей грозит, отвернула в сторону свое прекрасное лицо, чтобы скрыть слезы.
— Нет, нет, подлая предательница, я не позволю тебе прятать свои
бесстыжие глаза, — разъярилась Эмма. — Я не двинусь отсюда, покуда не получу
все свое имущество.
Тем временем в комнату принесли ужин. Мы с Эммой от души поели и
послали за самым лучшим вином, а беспомощная Клотильда молча, сквозь слезы,
смотрела, как ее обдирают до последнего пенни, и с каждой минутой возрастало
отчаяние в ее глазах. Покончив с сытной трапезой, мы устроились возле
кровати обреченной женщины и мерзкими утехами отметили наш союз.
Эта Эмма была просто чудо: двадцати одного года, с лицом,
олицетворявшим собой сладострастие, с фигурой нимфы, с большими темными
глазами, с самым свежим на свете ротиком и ослепительно белыми зубками, с
маленьким проворным языком и удивительно гладкой и нежной кожей, с
потрясающей формы грудью и ягодицами и с ненасытным темпераментом
развратницы, приправленным солью и перцем жестокой похотливости. Мы
совокуплялись самыми разными способами и наслаждались зрелищем, редким и
одновременно возбуждающим, моей жены, которая исходила жалобными стонами,
упреками и отчаянными рыданиями.
Когда я содомировал ее, Эмма потребовала, чтобы ее злосчастная
соперница показала ей свой зад. Клотильда была настолько слаба, что не могла
пошевелиться, но ей пришлось повиноваться. Я несколько раз ударил по этому
великолепному предмету, который недавно еще доставлял мне столько сладостных
минут и который я теперь безжалостно покидал; я бил по нему с такой силой,
что бедняжка, сраженная отчаянием и горем, истощенная болью и болезнью,
перестала дергаться и неподвижно лежала на кровати.
— Мы можем придушить ее, — предложил я, продолжая усердно орудовать в
заднице Эммы.
— Можем, конечно, но это будет большой ошибкой, — возразила умная и
богатая воображением девушка. — Лучше всего просто оставить ее в таком
состоянии, испортить ей репутацию в глазах хозяина гостиницы, и тогда, не
имея никаких средств, она либо умрет с голоду, либо выживет посредством
проституции.
Эта последняя мысль исторгла из меня мощный оргазм, и мы стали
собираться в путь. Мы забрали из ее комнаты все, до последнего предмета,
стащили с Клотильды ночной халат, сняли с пальцев кольца, вытащили из ушей
серьги; мы взяли даже ее туфли и шлепанцы, — одним словом, она осталась в
чем мать родила; бедная моя супруга только плакала и тихо бормотала:
— Я понимаю, что если ты сейчас не убьешь меня, ты не сможешь больше
творить зло. Но пусть небо простит тебя, как прощаю я, и как бы ни сложилась
твоя жизнь, вспоминай иногда женщину, которая не сделала тебе ничего плохого
— только слишком сильно любила тебя.
Но пусть небо простит тебя, как прощаю я, и как бы ни сложилась
твоя жизнь, вспоминай иногда женщину, которая не сделала тебе ничего плохого
— только слишком сильно любила тебя.
— Довольно, довольно, закрой рот, — бросила Эмма, — ты не пропадешь,
если научишься как следует ласкать мужские члены. Между прочим, ты не
проклинать нас должна, а благодарить: другие на нашем месте забрали бы у
тебя не только вещи, но и жизнь.
Лошади были запряжены, карета ожидала у двери. Прежде чем уехать, Эмма
переговорила с прислугой гостиницы.
— Эта женщина, которую мы оставляем здесь, — бродячая потаскуха,
которая украла у меня мужа; по счастливой случайности я встретила его и
теперь увожу с собой: я беру то, что принадлежит мне по закону и до праву, а
вместе с ним и украденные ею вещи. Ее проживание оплачено до завтрашнего
дня, а остальное мещане интересует: делайте с ней, что хотите, у нее при
себе есть все чтобы оплатить любые долги, да еще заработать на дорогу домой,
в свою страну. Вот ключ от ее комнаты. Прощайте.
Кучер щелкнул кнутом, лошади помчались, и я не скоро узнал, что
случилось дальше с Клотильдой.
— Я очень довольна, — сказала мне Эмма. — Твое поведение в этом деле
показало, что у нас очень похожие характеры, и я уже чувствую, как
привязываюсь к тебе. Как ты думаешь, что будет с этой дамой?
— Она пойдет просить милостыню или продавать себя в вертепах; но какое,
в сущности, нам до этого дело?
Чтобы перевести разговор на более достойный предмет, я попросил
рассказать Эмму о себе.
— Родилась я в Брюсселе, — начала моя новая спутница, — не буду
говорить о своем происхождении, скажу лишь, что родители мои занимают очень
высокое положение в этом городе. В юном возрасте меня выдали за противного
мужа; человек, который любил меня, затеял с ним ссору и по дороге к месту
дуэли убил его ударом в спину. Вслед за тем он в отчаянии прибежал ко мне и
сказал: «Я слишком переборщил и теперь должен скрываться. Если ты любишь
меня, Эмма, поедем со мной; я не беден, мы сможем прожить тихо и беззаботно
до конца наших дней». Могла ли я отказать человеку, которого погубил мой
совет?
— Это убийство устроила ты? — спросил я.
— Ты еще сомневаешься в этом, дорогой? Итак, я последовала за своим
возлюбленным в добровольную ссылку; скоро он осточертел мне, и я сыграла с
ним такую же шутку, какую он сыграл с моим мужем. О моей истории узнала
София, и мои злодейства очень ей понравились… Через некоторое время мы
стали с ней близки. Она внимательно следила за тем, как развивается мой
характер, мы каждый день ласкали друг другу куночки, она посвятила меня во
все свои секреты; именно ей я обязана своими принципами, которые сегодня
тверды и незыблемы; хотя в конце концов я обокрала ее, тем не менее всегда
сохраню самые приятные воспоминания о принцессе.