Вот такой у нас план. Но наша сучка молода, и она
выдержит.
Ужасная церемония возобновилась, но с некоторыми изменениями: Любен
перестал ласкать хозяина и, взявши в руки хлыст из воловьей кожи, атаковал
герцога, который, не оставляя меня в покое, получил множество ударов, не
менее сильных, чем те, что обрушивались на меня. Я была вся в крови, она
густо стекала по моим бедрам и растекалась темно-красной лужицей у меня под
ногами, заливая помост; пронзенная множеством колючек, исхлестанная
прутьями, я уже не знала, в какой части моего тела боль была сильнее.
Наконец, палач, утомившись от истязаний и изнемогая от вожделения, опустился
на кушетку и приказал развязать меня. В полубессознательном состоянии,
пошатываясь, я приблизилась к нему.
— Теперь ласкай меня, — сказал он и бросился целовать следы своей
жестокости. — Хотя подожди: ласкай лучше Любека, мне даже приятнее видеть,
как кончает он, чем делать это самому.
Но предупреждаю: хоть ты и очаровательна, однако вряд ли сможешь
довести его до этого.
Любен немедленно приступил к делу. Гирлянда все еще терзала меня,
вызывая жгучую боль, и негодяй все сильнее прижимал ее к моему телу по мере
того, как я его возбуждала; он расположился таким образом, чтобы его семя,
выжатое моей умелой рукой, было сброшено на лицо хозяина, который тем
временем, не переставая вонзать шипы в мою кожу и щипать мои ягодицы,
преспокойно удовлетворял сам себя. Наступила кульминация: сперма лакея
забрызгала лицо герцога, но его собственная все еще оставалась у него в
чреслах, припасенная для последней, еще более сладострастной сцены, которую
я опишу в подробностях.
— Убирайся отсюда, — приказал он мне сразу после того, как Любен
выпустил пар. — Мне надо развлечься с самой молоденькой, а потом я опять
позову тебя.
В соседней комнате я нашла двух других девушек, которые прошли
экзекуцию прежде меня, но — Боже ты мой! — в каком они находились состоянии!
Они выглядели еще плачевнее, чем я: достаточно было взглянуть на их тела —
прелестные, юные, нежные, — чтобы содрогнуться от ужаса. Бедняжки тихо
плакали, горько сожалея, что согласились на такое предложение, а я ощущала
нечто, похожее на гордость за свою стойкость и выдержку, и думала только о
материальном вознаграждении за пережитые мучения. Оглядевшись, я увидела
незаметную, неплотно прикрытую дверь спальни герцога и тихонько, крадучись,
проскользнула туда. В глаза мне сразу бросились три вещи: пухлый, очевидно
начиненный золотом кошелек, великолепный бриллиант и очень изящные часики. Я
быстро открыла окно и увидела внизу напротив невысокое строение, примыкавшее
к стене рядом с воротами, через которые мы приехали сюда. С быстротой молнии
я сдернула с ноги чулок, завернула в него все три предмета и бросила сверток
в кусты, растущие в углу между стеной и пристройкой.
Он приземлился в самую
гущу листьев и скрылся из виду. После этого я вернулась к подругам. Как раз
в этот момент за нами пришел Любен, чтобы достойно увенчать церемонию
жертвоприношения, верховный жрец требовал к себе все четыре жертвы сразу.
Самая юная из нас уже прошла через муки, и ее ягодицы выглядели ничуть не
лучше, чем у нас, а все ее тело, с головы до ног, сочилось кровью. Постамент
был убран, Любен заставил всех четверых лечь на пол в середине комнаты; он
быстро и умело разложил нас вплотную друг к другу, так что восемь наших
круглых, хотя и изрядно истерзанных холмиков, надо полагать, представляли
собой волнующее зрелище.
Подошел герцог, и Любен начал ласкать ему член левой рукой, а правой
поливать горячее масло на наши ягодицы. К нашему счастью, оргазм хозяина
наступил быстро.
— Жги их, испепеляй, поджаривай их! — кричал его светлость, сбрасывая
свою сперму, которая смешивалась с раскаленной жидкостью, превращающей наши
тела в копченый окорок. — Жги этих похотливых самок, я кончаю!
Из этой мясорубки мы вышли в таком удручающем состоянии, что его лучше
всего описал бы хирург, который в поте лица трудился десять дней, чтобы
стереть печать, оставленную герцогом на наших телах. К счастью, на мои
ягодицы попало всего лишь несколько капель кипящего масла, так что я
доставила лекарю гораздо меньше хлопот, чем остальные из нашего квартета, а
самую юную мучители отделали так, будто она побывала в ванне с кипящей
смолой.
Несмотря на раны, которые вызывали невыносимую боль, я сохранила
самообладание и, когда мы вышли из дома, улучила момент, нырнула в кусты,
схватила сверток и незаметно сунула его под юбки; таким образом, страдания
мои оказались вознаграждены, и я могла поздравить себя с успехом.
Встретившись с Дювержье, я сурово попеняла ей за то, что она подвергла меня
столь опасному испытанию; какое право имела она поступать так, гневно
спросила я, если знала, что я больше не собираюсь жертвовать собой ради ее
блага. Вернувшись домой, я сразу легла в постель и приказала передать
Нуарсею, что нездорова и хочу, чтобы несколько дней меня не тревожили. Он ни
капельки не был влюблен в меня, как, впрочем, ни в кого другого, еще меньше
он был расположен тратить время на то, чтобы утешать и выхаживать больную,
и, лишний раз подтверждая свое великолепное философское безразличие, Нуарсей
так ни разу и не подошел к моей постели; зато его жена, более мягкая по
натуре и более дипломатичная, дважды навестила меня, правда, воздержавшись
от слез утешения. На десятый день я почувствовала себя совсем хорошо и
выглядела лучше, чем прежде. В тот день я проверила свою добычу — в кошельке
было триста луидоров, бриллиант стоил минимум пятьдесят тысяч франков, а
часы — тысячу. Теперь, вместе с прежними накоплениями, я была
обладательницей приличного состояния, которое могло приносить мне двенадцать
тысяч в год, и я решила, что с таким приданым пора действовать
самостоятельно, а не оставаться игрушкой в чужих жадных руках.