Но подобные возражения беспочвенны. Борьба с этим
злом, разумеется, уже имела место в прошлом, но процесс этот был слишком
мягким, ленивым и неконкретным; конечно, проводилось и хирургическое
вмешательство, но опять как-то робко и осторожно, без должного усердия, и
никогда не доводилось до конца. Нельзя ограничиваться тем, чтобы отрубить
одну из голов Гидры — надо уничтожить все чудовище, а если ваши мученики
встречают смерть с большим мужеством, так только потому, что их вдохновляет
и укрепляет их дух пример предшественников. Но попробуйте сокрушить их сразу
всех, одним махом, — и вы покончите и с последователями и с мучениками.
— И все-таки это не так просто, — повторила Клервиль.
— Это намного легче, чем обычно думают, — ответил Бельмор, — и я готов
возглавить этот поход, если правительство поставит под мое начало двадцать
пять тысяч человек; залогом успеха будут политическая поддержка, секретность
и твердость, а самое главное — никаких поблажек. Вы опасаетесь мучеников, но
вы будете иметь их до тех пор, пока жив хоть один поклонник этого
отвратительного христианского Божества.
— Однако, — заявила я, — вы ведь не собираетесь снести с лица земли две
трети Франции?
— Не меньше одной трети, — твердо сказал граф. — Но даже если масштабы
будут таковы, как вы только что сказали, все равно будет в тысячу раз лучше,
когда на оставшейся части Франции останутся жить десять миллионов честных
людей, нежели двадцать пять миллионов негодяев. И все же хочу повторить еще
раз: мне кажется крайне сомнительным, что в стране так много христиан, как
вы полагаете, во всяком случае не так уж и трудно отделить баранов от
козлов. Осуществление моего плана потребует не более года кропотливой
работы, кроме того, я не начну кампанию, пока точно не определю все мишени.
— Это была бы кровавая бойня.
— Согласен. Но она навсегда обеспечит Франции здоровье, счастье и
благополучие. Один мощный удар избавит нас от необходимости проводить
постоянные периодические чистки, которые в конечном счете приведут страну к
полному истощению и вымиранию. Не забывайте, что только религиозные распри
были виной бедствий, которые восемнадцать столетий терзали Францию {Нетрудно
понять, что нынешняя революция — дело рук иезуитов и что
орлеанско-якобинская шайка, сделавшая ее, состояла сплошь из последователей
Лойолы! (Прим. автора к последующему изданию.)}.
— Судя по тому, что вы говорите, граф, вы вообще плохо думаете о
религии?
— Я считаю ее бичом нации, настоящей чумой. Если бы я меньше любил свою
страну, возможно, я бы не так яростно восставал против сил, которые
стремятся искалечить и разрушить ее.
— Если бы правительство поручило вам такую миссию, — заметил Нуарсей, —
я бы ликовал и с нетерпением ожидал бы результатов, потому что это избавит
ту часть земли, где я живу, от ужасной конфессии, которую я ненавижу не
меньше вашего.
Так мы закончили эту приятную трапезу и, поскольку час был поздний,
отправились в клуб.
Инагурация {Вступление в должность.} президента сопровождалась
любопытным обычаем. Как вы уже знаете, президентское кресло стояло на
возвышении, а перед ним и немного ниже поставили большой пуф, на который,
согнувшись, оперся новый председатель, и каждый член Братства подходил к
нему и целовал его голый зад. Получив почести от всех присутствующих, граф
поднялся и взошел на трон.
— Уважаемые собратья, — начал он, — любовь — вот предмет моей речи,
которую я приготовил по этому торжественному случаю. Хотя мои рассуждения
покажутся обращенными только к мужчинам, осмелюсь заявить, что в них
содержится все, что должна знать и женщина, дабы уберечь себя от этой
жестокой погибели.
Когда собравшиеся притихли, внимая его словам, он продолжал так:
— Слово «любовь» употребляется для обозначения глубоко сидящего в
человеческой душе чувства, которое подвигает нас, помимо нашей воли к тому
или иному постороннему предмету, которое провоцирует в нас сладкое желание
слиться с этим предметом, сделать расстояние между ним и нами как можно
меньшим. Это чувство радует и восхищает нас, приводит нашу душу в экстаз,
когда мы добиваемся этого слияния, или ввергает в уныние, исторгает из наших
глаз потоки слез, когда вмешательство внешних сил вынуждает нас расторгнуть
этот союз. Если бы только эта блажь никогда не приводила ни к чему, кроме
удовольствия, усиленного пылом страсти, кроме присущей ей развязности, ее
можно было бы считать забавной и безобидной, но поскольку она приводит к
метафизике, которая заставляет нас путать себя с предметом нашего желания,
превращаться в него, повторять его действия, воспринимать его потребности и
желания как наши собственные, только по одной этой причине она становится в
высшей степени опасной, так как расчленяет человека на части, вынуждает его
пренебрегать своими интересами ради интересов предмета любви, отождествляет
его, если можно так выразиться, с этим предметом, и тогда человек взваливает
на себя чужие беды, заботы, печали и горести, добавляя их к своим
собственным. Между тем панический страх потерять желанный предмет или страх
того, что его чувства к нам поблекнут, постоянно гнетет нас, и хотя в самом
начале мы пребываем в безмятежнейшем из всех возможных состояний,
впоследствии этот груз делается тяжким бременем, и мы постепенно погружаемся
в самое жестокое из состояний на земле, Если бы только наградой за столь
неисчислимые злоключения были обычные спазмы наслаждения, я, быть может, и
порекомендовал бы испытать это чувство, но все хлопоты, все муки, все страхи
и неблагоприятные последствия любви никогда не дадут возможности получить
то, чего можно добиться и без них, так какой смысл надевать на себя эти
оковы! Когда красивая женщина предлагает мне себя, когда я в нее влюбляюсь,
мое отношение к ней ничем не отличается от отношения другого мужчины,
который возжелал ее без всякого любовного чувства.