Отсюда вытекает, что колебаться
в выборе между капелькой смолы и вселенной нелогично и неразумно, и этот
аргумент лишний раз доказывает огромное преимущество порока перед
добродетелью. (Прим. автора)}
Все упирается в полное уничтожение этого абсурднейшего понятия о
братстве, которое вдолбили нам в детстве. Стоит только разорвать эти
призрачные узы, освободиться от их влияния, убедить себя в том, что между
тобой и другим человеком не может быть никакой связи, и ты увидишь, как
необъятен мир удовольствий и как смешны и глупы угрызения совести. Страдания
ближнего будут тебе безразличны, если только при этом не испытываешь
болезненных ощущений. Тебе будет наплевать на трагическую участь миллионов
жертв, ты даже и пальцем не шевельнешь, чтобы спасти их, даже если будешь в
состоянии сделать это, ибо их смерть полезна Природе, но еще важнее, чтобы
их уничтожение доставило тебе наслаждение, потому что ты должна обратить на
свою пользу все происходящее вокруг тебя. Следовательно, злодеяние надо
совершать решительно, без колебаний, но с осмотрительностью: дело вовсе не в
том, что сама по себе осмотрительность является благом, и ценность ей
придают получаемые тобой выгоды, и дело не в том, что она так уже
необходима, потому что очень часто является для нашего наслаждения тем же,
что ушат воды для горящего костра. Но в некоторых случаях без нее не
обойтись, так как она обеспечивает безнаказанность, а уверенность
многократно усиливает очарование злодейства; однако с твоим богатством и
безграничным уважением, которое тебя окружает, тебе вообще не стоит
беспокоиться об этом. Поэтому ты можешь наплевать на всякую осторожность и
предусмотрительность, если она мешает тебе наслаждаться.
Восхищенная моими речами, графиня тысячью поцелуев выразила мне свою
благодарность.
— Я сгораю от нетерпения испытать твой рецепт, — сказала она. — Давай
не будем встречаться две недели, и я даю слово никого не принимать за это
время, а после этого проведем ночь вместе, и ты услышишь о моих замыслах и
поможешь мне осуществить их.
Как и было обещано, две недели спустя графиня пригласила меня на ужин.
Подогрев себя самыми изысканными яствами и винами, мы отпустили служанок,
заперли двери и уединились в маленькую комнату, которая благодаря большому
искусству и немалым расходам была превращена в настоящую лабораторию
плотских утех.
Когда мы остались одни, графиня бросилась в мои объятия.
— Ах, Жюльетта, мне необходима такая интимная обстановка; иначе я не
смогу сознаться, до чего довели меня твои коварные рассуждения. Возможно,
никогда не замышлялось более чудовищного преступления, оно настолько ужасно,
что у меня просто не хватает слов… Моя вагина истекала соком, когда я
думала о нем.
— Я сгораю от нетерпения испытать твой рецепт, — сказала она. — Давай
не будем встречаться две недели, и я даю слово никого не принимать за это
время, а после этого проведем ночь вместе, и ты услышишь о моих замыслах и
поможешь мне осуществить их.
Как и было обещано, две недели спустя графиня пригласила меня на ужин.
Подогрев себя самыми изысканными яствами и винами, мы отпустили служанок,
заперли двери и уединились в маленькую комнату, которая благодаря большому
искусству и немалым расходам была превращена в настоящую лабораторию
плотских утех.
Когда мы остались одни, графиня бросилась в мои объятия.
— Ах, Жюльетта, мне необходима такая интимная обстановка; иначе я не
смогу сознаться, до чего довели меня твои коварные рассуждения. Возможно,
никогда не замышлялось более чудовищного преступления, оно настолько ужасно,
что у меня просто не хватает слов… Моя вагина истекала соком, когда я
думала о нем… Я испытывала оргазм, когда представляла, как совершаю его.
О, моя любовь, как мне рассказать тебе обо всем этом? В какие только дебри
не заводит нас развратное воображение! В какие адские пучины не увлекает
слабого и беспомощного смертного его ненасытность, его беспринципность,
атрофия совести, любовь к пороку, неумеренная похотливость… Жюльетта, тебе
известно, что у меня есть мать и дочь?
— Разумеется.
— Женщине, которая носила меня в своем чреве, недавно исполнилось
пятьдесят лет, и она сохранила свою красоту. Она обожает меня. Моей дочери
Аглае шестнадцать лет, я боготворю ее, я наслаждалась ее ласками два
последних года точно так же, как это делала со мной моя мать, так вот,
Жюльетта, эти два создания…
— Продолжай же.
— Эти создания, которых я должна безумно любить, которые должны быть
для меня дороже самой жизни… Словом, я хочу обагрить свои руки их кровью.
Хочу искупаться в ней, Жюльетта; вместе с тобой я хочу погрузиться в ванную,
мы будем ласкать друг друга, а кровь этих двух шлюх будет ласкать наши тела,
будет плескаться вокруг, и мы будем плавать в ней… Я боготворила этих
женщин до того, как встретила тебя, и вот теперь я их ненавижу; я хочу,
чтобы они умерли на наших глазах самой жестокой смертью… Хочу, чтобы их
предсмертное дыхание воспламенило наши чувства; хочу, чтобы их мертвые тела
плавали в той же ванной, и на их трупах, в их крови мы с тобой будем кончать
до изнеможения.
С этими словами графиня Донис, которая в продолжение всего признания не
переставала мастурбировать, испытала оргазм и тут же лишилась чувств. Я и
сама была настолько возбуждена всем услышанным, что даже не догадалась
привести ее в сознание. Открыв глаза, она вновь бросилась мне на шею.
— Я поведала тебе ужасные вещи, Жюльетта, и, судя по моему состоянию,
ты можешь убедиться, как сильно они действуют на мою душу… Может быть, ты
думаешь, что я раскаиваюсь в своих словах? Отнюдь.