Потом, так же быстро и незаметно, спустилась и
вошла в дом; самая маленькая девочка с радостью расцеловала меня, мы с ней
немного поиграли, затем я поговорила с ее матерью о хозяйственных делах.
Отец предложил мне какой-то освежающий напиток и вообще был настолько
гостеприимен и радушен, насколько позволяли его скудные средства. Однако я
не изменила своего намерения и ничуть не смягчилась. Хотите знать, каковы
были мои ощущения? Так вот, я внимательно проанализировала их и не
обнаружила в себе ни грамма жалости — только восхитительное возбуждение,
которое пронизывало каждый мой нерв: прикоснись ко мне кто-нибудь в тот
момент, и я бы кончила десять раз подряд. Я осыпала ласками всех членов этой
чудесной семьи, в чьи недра уже бросила своей рукой семя смерти; я
великолепно вела свою партию: чем чернее было мое вероломство, тем сильнее
зудилось и трепетало мое влагалище. Я подарила женщине какие-то тряпки и
леденцов для ее отродья; мы простились и пошли домой, но я находилась в
таком необыкновенном возбуждении, которое было бы уместнее назвать
исступлением, что у меня подгибались колени, и Эльвире пришлось оказать мне
помощь. Мы свернули с дороги в кусты, я подняла юбки, расставила ноги и не
успели пальцы девушки коснуться моей промежности, как я испытала судорожное
извержение — никогда до тех пор со мной не случалось ничего подобного.
— Что с вами, мадам? — удивилась Эльвира, которая, разумеется, не знала
о моем поступке.
— Не разговаривай, ласкай меня… ласкай, — отвечала я, впиваясь в ее
губы. — Просто у меня сегодня очень хорошее настроение, вот и все. Поэтому
дай-ка мне свою куночку — я позабавлюсь с ней, и мы обе истечем спермой.
— Но что все-таки случилось?
— Случилось нечто ужасное, голубка моя, и поверь мне, что сперма,
рожденная из мерзких мыслей и поступков, всегда течет особенно обильно. Так
что ласкай меня, Эльвира, не останавливайся и ни о чем не спрашивай, ибо я
должна кончить по-настоящему.
Понятливая девочка опустилась на колени, я обняла дрожащими бедрами ее
голову, ее язычок скользнул между моих нижних губок и начал свое
восхитительное путешествие…
— Разрази меня гром! — задохнулась я от восторга. — Так, так! Очень
хорошо…
И тотчас мое семя пролилось на ее губы, нос и попало даже в глаза.
Отдохнув, мы продолжили путь.
Домой я вернулась в неописуемом окрыленном состоянии; казалось, все
самые сильные импульсы, все самые порочные инстинкты в едином мощном порыве
вознесли в небо мою душу; я была в каком-то бреду, похожем на ярость; я была
способна на любой, самый чудовищный поступок, была готова осквернить и
втоптать в грязь и себя и все вокруг. Еще я горько сожалела, что удар мой
пришелся на столь ничтожно малую часть человечества, между тем как
бурлившего во мне зла хватило бы на весь мир; я удалилась в один из своих
будуаров, разделась донага, легла на кушетку и велела.
Еще я горько сожалела, что удар мой
пришелся на столь ничтожно малую часть человечества, между тем как
бурлившего во мне зла хватило бы на весь мир; я удалилась в один из своих
будуаров, разделась донага, легла на кушетку и велела. Эльвире прислать ко
мне первых попавшихся ей на глаза мужчин; скоро они явились, и я заставила
их оскорблять и унижать меня так, будто перед ними была самая дешевая
потаскуха. И они щипали, тискали, царапали, били меня, плевали мне в лицо;
они использовали и осквернили все мое тело: влагалище, анус, грудь, рот, и я
жалела, что у меня так мало алтарей, которые я могла им предложить.
Некоторые мужчины, устав от столь мерзкого распутства, ушли и прислали своих
друзей, которых я вообще ни разу до сих пор не видела, и им тоже я
предоставила все свои отверстия, не утаив ни одного, для всех я стала
покорнейшей шлюхой, и плоть моя уже не извергалась, а выливалась свободным
торжествующим потоком. Один из этих животных, самый грубый и ненасытный, — я
измотала его вконец, — вдруг заявил, что хочет иметь меня не в постели, а в
навозе; я позволила волоком утащить себя в хлев и там, опустившись в
навозную жижу и экскременты, раскинула ноги и заставила его делать со мной
все,, что ему вздумается. Негодяй с радостью и яростью набросился на мое
тело и отпустил меня только после того, как испражнился на мое лицо… И я
была счастлива. Чем глубже погружалась я в грязь и мерзость, тем сильнее
становилось мое возбуждение и тем сладостнее было мое удовольствие. Менее,
чем за два часа я изверглась раз двадцать подряд, а Эльвира все это время
неустанно ласкала и возбуждала меня, но ничто — ничто абсолютно! — не
облегчало моих мук, жутких и одновременно сладостных, вызванных единственной
мыслью — мыслью о преступлении, которое я совершила. Поднявшись наверх в
спальню, мы увидели вдалеке красноватые отблески пламени. —
— Мадам, взгляните-ка! — позвала меня Эльвира, открывая окно. —
Смотрите, там пожар! Видите? В той стороне, где мы были нынче утром.
Я пошатнулась и почти без сознания упала на диван. Мы были вдвоем, и
прелестная девочка несколько минут ласкала меня своим язычком, потом я села
и оттолкнула ее.
— Ты слышишь эти крики? — спросила я. — Бежим же скорее: нас ждет
необыкновенный спектакль. Знаешь, Эльвира, ведь это сделала я…
— Вы, мадам?
Я кивнула, сглотнув подступивший к горлу комок.
— Пойдем полюбуемся на мой триумф. Я просто обязана увидеть все, не
упустить ни одной подробности, насладиться этим зрелищем сполна.
Мы выскочили из дома, даже не приведя себя в порядок — с растрепанными
волосами, в помятых одеждах, со следами блаженства на измученных лицах, — и
напоминали пару неистовых вакханок. Остановившись шагах в двадцати от того
места, где творился этот ужасный спектакль, за невысоким пригорком, который
скрывал нас от толпы зевак, я снова бросилась в объятия девушки,
возбужденной не меньше меня: мы сосали друг другу влагалище при свете
смертоносного огня, причиной которого была моя жестокость, мы испытывали
оргазм под музыку отчаянных воплей — воплей горя и ужаса, которые причинила
я, и в те минуты не было женщины счастливее меня.