Наконец, после двух часов нескончаемых истязаний и
унижений, мы взяли ее за руки и за ноги, поднесли к краю жерла и сбросили
вниз. Она исчезла в кратере, и несколько минут мы слышали шум падающего
тела, натыкавшегося на выступы, разбивавшегося об острые камни; постепенно
шум стих, и воцарилась тишина.
— Вот и все, — произнесла Клервиль, которая продолжала мастурбировать
обеими руками. — Черт меня побери, милая Жюльетта, давай ляжем на край
вулкана и будем извергаться; ведь мы только что совершили преступление,
совершили один из тех сладостных поступков, которые зовутся чудовищными. И
если то, что мы сделали, действительно оскорбляет Природу, пусть она
отомстит нам — ведь она может отомстить, если захочет; пусть произойдет
извержение, пусть вскипает лава в глубинах этой преисподней и сотрет нас с
лица земли.
Я не могла произнесли ни слова. У меня кружилась голова, я могла
ответить подруге только страстными ласками. Она тоже замолчала. Сплетясь в
жарких объятиях, изнемогая от восторга, лаская друг друга как взбесившиеся
лесбиянки, мы, казалось, передавали друг другу душу через свои сдавленные,
похожие на рыдания стоны. Несколько грязных ругательств, несколько
богохульств — больше ничего не было слышно. Так мы оскорбляли Природу,
насмехались над ней, дразнили ее и, торжествуя в своей безнаказанности и
наслаждаясь ее равнодушием, мы надеялись на ее снисходительность только для
того, чтобы еще сильнее ранить ее.
— Теперь ты видишь сама, Жюльетта, — заговорила Клервиль, которая
первой пришла в себя, — как мало внимания обращает Природа на так называемые
человеческие преступления, а ведь она могла бы уничтожить нас, когда мы были
на седьмом небе от счастья. — Но она не сделала этого, поэтому успокойся:
нет на Земле преступлений, которые могут разгневать Природу; скорее, все
преступления выгодны ей, все для нее полезны; будь уверена, что она внушает
нам злодейские мысли, потому что нуждается в злодействе.
Не успела Клервиль закончить свою речь, как из жерла взметнулся фонтан
камней, которые дождем застучали вокруг нас.
— Ага! — сказала я, даже не собираясь подняться на ноги. — Это месть
Олимпии. Это ее прощальный привет; она извещает нас о том, что добралась до
самого чрева Земли.
— Нет ничего сверхъестественного в этом явлении, — заметила Клервиль. —
Когда в вечно кипящую лаву падает что-нибудь тяжелое, происходит маленькое
извержение.
— Давай перекусим и будем считать, что этот каменный дождь — не что
иное, как просьба Олимпии отдать ей одежду.
Из ее вещей мы отобрали драгоценные камни, все остальное свернули и
выбросили в кратер, где нашла последний приют наша подруга. Потом открыли
корзину с продуктами. Из глубины вулкана не доносилось больше ни звука,
следы преступления исчезли, Природа была удовлетворена. Когда мы спустились,
внизу нас ждали наши проводники.
Потом открыли
корзину с продуктами. Из глубины вулкана не доносилось больше ни звука,
следы преступления исчезли, Природа была удовлетворена. Когда мы спустились,
внизу нас ждали наши проводники.
— С нами случилось ужасное несчастье, — заявили мы, подходя к ним со
слезами на глазах, — наша несчастная спутница подошла слишком близко к краю
и… Неужели ничего нельзя сделать, добрые люди?
— Ничего, — сокрушенно покачали они головами. — Нам не надо было
оставлять вас одних, тогда этого бы не случилось. Теперь она погибла, и вы
никогда больше ее не увидите.
Когда мы услышали этот жестокий приговор, наши слезы хлынули еще
сильнее, и, заламывая руки, мы сели в экипаж. Через три четверти часа мы
были в Неаполе.
В тот же день в газетах появилось сообщение о случившейся трагедии.
Фердинанд приехал лично утешить нас, ведь он считал нас сестрами, любящими
друг друга. Как бы развратен он ни был, ему даже не пришло в голову, что
Олимпия стала жертвой наших козней, и мы оставили его в этом мнении. Лакеев
княгини отправили в Рим сообщить родственникам о ее гибели; кроме того, мы
передали с ними письмо, в котором спрашивали, что делать с драгоценностями
погибшей, оцененными нами в тридцать тысяч франков, между тем как в
действительности от нее осталось трофеев больше, чем на сто тысяч; но к тому
времени, когда пришел ответ, нас уже не было в Неаполе, так что все
имущество погибшей подруги досталось нам.
Олимпия, княгиня Боргезе, была нежной, доверчивой, впечатлительной
женщиной, любившей наслаждения, обладавшей распутным темпераментом и
извращенным воображением, но ей недоставало глубины и непреклонности там,
где дело касалось принципов; она оставалась добычей предрассудков, в любой
момент она могла вернуться в лоно добродетели и только поэтому была
неподходящей компанией для двух развратных до мозга костей особ.
Между тем нас ожидало дело, еще более серьезное и опасное. Наутро
начинался день, который мы выбрали для штурма сокровищ супруга Шарлотты.
Весь вечер мы с Клервиль посвятили приготовлениям: припасли дюжину сундуков
и ящиков и вырыли большую яму в своем саду; все было сделано под покровом
темноты, и первым, кто нашел в ней могилу, стал землекоп, которому мы
размозжили голову, как только он закончил работу. «Либо вообще обходитесь
без сообщников, — советовал Макиавелли, — либо избавляйтесь от них, когда
они выполнят свое предназначение».
Наступил условленный час, и под заветным окном остановился экипаж. Мы с
Клервиль, одетые в мужское платье, сами сидели на козлах: слуг мы заранее
отпустили на всю ночь и посоветовали им повеселиться за городом. Шарлотта
уже ждала нас: она настолько сильно желала получить обещанный яд, что решила
не давать нам никакого повода для упреков. Целых четыре часа она спускала на
веревке набитые деньгами мешки, которые мы укладывали в сундуки, наконец
сверху раздался громкий шепот, известивший нас о том, что в казне ничего
больше не осталось.