Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой
инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна
заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли
заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью,
которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения
Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на
море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к
колонне, и сбросили несчастного вниз.
— Ну как ты там? — крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и
высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы
перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу
донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать
жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на
ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время
ребенка подняли.
— Скажи честно, ты испугался? — почти участливо спросил торговец. —
Тебе было очень страшно?
— Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
— Ага, жалкое отродье, — злобно прошипел Корделли, — запомни, что слово
«папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен
насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты
отправишься кормить рыб — такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу
кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три
толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули
жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над
поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды,
падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда
его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
— Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, — приказал итальянец.
— И снова бросим в море? — с надеждой спросила Дюран.
— Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось
в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен
почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний
раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец
море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
— Это самая возбуждающая страсть, — почтительно заметила я, обращаясь к
хозяину, — которую я когда-либо встречала в людях.
— Она возбуждает тебя, Жюльетта?
— Еще бы!
— Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние.
— Это самая возбуждающая страсть, — почтительно заметила я, обращаясь к
хозяину, — которую я когда-либо встречала в людях.
— Она возбуждает тебя, Жюльетта?
— Еще бы!
— Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние.
Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах
чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
— О, госпожа моя! — взмолилась девушка, бросаясь ко мне. — Неужели вы
отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас…
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли;
он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку
прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха
Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную
клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а
также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно
представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей
служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств
от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой
клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло
совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми
исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент
наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее
глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
— Ха! Ха! Ха! — загрохотал Корделли и разразился градом невнятных
ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. — Я-то думал, что с
этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было,
разрази гром мою задницу! Я креплюсь из последних сил! — отчаянно заорал он.
— Нет, нет, сударь, этого не должно случиться, — засуетилась я, пытаясь
рукой опустить вниз его разъяренный фаллос, — давайте ненадолго отвлечемся.
— Хорошо; скажи, как ты находишь эту клетку, Жюльет-та? Я придумал это
для твоей шлюхи в первый же момент, когда увидел ее зад: мне достаточно один
раз взглянуть на этот женский предмет, и приговор уже готов; если хочешь,
дорогая, я предскажу свою судьбу по твоей заднице.
Мерзавец начал больно щипать мои ягодицы, я ловко выскользнула из его
объятий и как бы невзначай подставила ему его собственного сына, последнего
оставшегося в живых. Корделли уставился на мальчика безумным свирепым
взглядом — это был тот самый ребенок, чью мать замучили совсем недавно, и ее
труп до сих пор висел на стене.
— Насколько помню, — начал величайший из грешников, — я решил
подвергнуть этого маленького попрошайку той же самой пытке, от которой три
дня назад умерла его мать. Первым делом выколем ему глаза, потом отрубим
руки и ноги, переломаем кости, и пока я буду его сношать, кто-нибудь из вас
прикончит его ударом кинжала.