Деспотизм слишком долго угнетал людей, поэтому
они вот-вот должны проснуться и выпрямиться, и тогда по всей Европе будет
бушевать всеобщая революция; все рухнет — и священные алтари и троны, — и в
освободившемся пространстве появятся новые Бруты и новые Катоны.
Между тем мы продолжали идти по бесчисленным залам, и Браски начал
объяснять:
— Осмотреть все это практически не представляется возможным; дворец
содержит четыре тысячи четыреста двадцать две комнаты, двадцать два
внутренних двора и огромные сады. Давайте пройдем сюда, — и папа провел меня
на балкон, расположенный под прихожей базилики Святого Петра. — Вот отсюда я
благословляю мир, здесь я отлучаю от церкви королей и объявляю
недействительными вассальные обеты.
— Бедный мой лицедей, не очень-то надежна ваша сцена, которая покоится
на абсурде, и очень скоро философия разрушит ваш театр.
Оттуда мы прошли в знаменитую художественную галерею. В целом мире нет
более длинной залы — даже галерея Лувра не может сравниться с ней, — и ни
одна не содержит такой богатой коллекции прекрасной живописи. Рассматривая
полотно, на котором изображен Святой Петр с тремя ключами, я заметила его
святейшеству:
— Это еще один памятник вашей гордыни?
— Это символ, — объяснил Браски, — символ неограниченной власти,
которую вручили сами себе Григорий VII и Бонифаций VIII.
— Святой отец, — обратилась я к престарелому викарию, — откажитесь от
этих символов, вложите в руку своему ключнику кнут, оголите свой досточтимый
зад для порки и пригласите живописца — так, по крайней мере, вы прославитесь
тем, что возвестите миру истину.
Осмотрев галерею, мы перешли в библиотеку, устроенную в виде буквы «Т»,
где я увидела великое множество шкафов, но в них, было на удивление мало
книг.
— Все фальшиво в вашем доме, — заметила я, поворачиваясь к Браски, —
каждые три из четырех книжных шкафов вы держите закрытыми, чтобы не была
видна их пустота. И вообще, ваш девиз — обман и мошенничество.
На одной из полок я нашла редкий манускрипт Теренция, где перед текстом
каждой пьесы были нарисованы маски, которые должны были надевать актеры. К
немалому своему удовольствию я увидела также оригиналы писем Генриха VIII к
Анне Болейн, этой блуднице, в которую он был влюблен и на которой женился
несмотря на запрет папы, а случилось это в достопамятные времена английской
Реформации.
Вслед за тем мы опустились в сады, где пышно расцветали апельсиновые и
миртовые деревья и журчали фонтаны.
— В другой части дворца, где и завершится наша экскурсия, — сказал
святой отец, — содержатся предметы сладострастия обоего пола; они живут за
решетками, и некоторых мы увидим на ужине, который я вам обещал.
— Так вы держите их в клетках? — восхитилась я. — Мне кажется, у них не
очень сладкая жизнь. Вы, наверное, и наказываете их?
— Человек неизбежно делается суровым, когда годами живет в таком
окружении, — согласился добрейший Браски.
— Мне кажется, у них не
очень сладкая жизнь. Вы, наверное, и наказываете их?
— Человек неизбежно делается суровым, когда годами живет в таком
окружении, — согласился добрейший Браски. — Для мужчины моего возраста нет
слаще удовольствия, чем жестокость, и я признаю, что ставлю его превыше всех
прочих.
— Если вы подвергаете их порке, так потому лишь, что вы жестокий
человек; флагелляция для распутника — это отдушина для его жестокости: будь
он более дерзким, он выражал бы ее другими способами.
— Иногда я бываю очень дерзким, Жюльетта, — обрадованно откликнулся
святой отец, — и вы скоро, очень скоро убедитесь в этом.
— Друг мой, не забывайте, что я желаю осмотреть и сокровища. И они,
должно быть, несметны, ведь о вашей алчности ходят легенды. Я тоже грешу
этим пороком и с радостью погрузила бы руки в груду этих сверкающих,
свежеотчеканенных монет, которые настолько приятны на вид и на ощупь.
— Мы недалеко от того места, где они хранятся, — сказал папа, увлекая
меня в полутемный коридор. Мы подошли к маленькой железной двери, которую он
открыл большим ключом. — Здесь все, чем владеет Святой Престол, — продолжал
мой проводник, когда мы вошли в комнату с низким сводом, в центре которой
стояли сундуки, содержащие луидоры и цехины — миллионов
пятьдесят-шестьдесят, никак не меньше. — Боюсь, что я растратил больше, чем
внес в сокровищницу. Кстати, ее основал Сикст V в назидание потомкам, как
зримое свидетельство глупости христиан.
— Если ваша тиара не дает никакого наследства, — заметила я, — очень
глупо с вашей стороны накапливать эти богатства; на вашем месте я бы давно
их растранжирила. Раздавайте их своим друзьям, умножайте свои удовольствия,
наслаждайтесь, пока есть возможность: ведь все это достанется победителям. Я
всерьез предсказываю вам, святой отец, что один или несколько объединившихся
свободолюбивых народов, уставших от монархического гнета, сметут вас с лица
земли; как бы ни было неприятно вам слышать эти слова, знайте, что вы, судя
по всему, последний папа Римской Церкви. — А что я могу взять себе отсюда?
— Тысячу цехинов.
— Тысячу цехинов! Бедняга! Я сейчас набью все свои карманы и выйду
отсюда с золотом, которое будет весить в три раза больше, чем я. Или вы так
дешево оцениваете женщину, обладающую столькими достоинствами?
С этими словами я запустила в золото обе руки.
— Погодите, дорогая, не стоит утруждать себя; лучше я дам вам документ
на десять тысяч цехинов, которые вы получите у моего казначея.
— Такая щедрость совсем не вдохновляет меня, — надула я губы, — ведь вы
имеете дело с самой Венерой.
Как бы то ни было, покидая комнату сокровищ, воспользовавшись тусклым
освещением, которое благоприятствовало моим планам, я умудрилась сделать с
ключа слепок при помощи кусочка воска, приготовленного для этой цели. Браски
был погружен в свои мысли и ничего не заметил, и мы возвратились в
апартаменты, где он меня принял.