Вошли четверо девушек, ведя за массивный
мужской отросток четверых юношей великолепного сложения, и без промедления
вставили их копья в наши седалища; вскоре измученную четверку сменила
свежая, еще через некоторое время новые девушки привели очередной отряд.
Пока юноши трудились в поте лица, девушки танцевали вокруг нас под негромкую
томную музыку, принимали непристойные позы и обрызгивали нас жасминовым
эликсиром, каждая капля которого приятно обжигала кожу и подстегивала,
словно удар хлыста, наши страсти, и скоро мы пропитались ароматом жасмина и
спермы с головы до ног.
Все сцены этого продолжительного акта происходили одна за другой без
единой заминки, и наши наперсники действовали с удивительной ловкостью и
искусством. Вагины, и члены, и ягодицы сменяли друг друга перед нашими
лицами с той же быстротой, с какой менялись наши желания; не успевали
извергаться горячие члены в наших руках, как тут же, словно по мановению
волшебной палочки, в ладонях оказывались новые — наполненные силой; наши
сосательницы сменялись в том же стремительном ритме, и анусы наши не
пустовали ни единой минуты; три часа подряд мы изнемогали в истоме и в
нескончаемом сладостном бреду; не менее сотни содомитов почтили присутствием
наши потроха, а искусственный орган беспрерывно обрабатывал нам влагалище. В
конце концов я едва не испустила дух, а Олимпия потеряла сознание, и ее
пришлось снимать с кола; только Клервиль и Шарлотта стойко отражали приступ.
Мы истекали спермой, жидкостью, которую выбрасывал механический пенис, потом
и кровью. Когда первый акт подошел к концу, Фердинанд и Франкавилла
пригласили нас на прогулку, и мы, поддерживаемые служанками, пошатываясь,
направились в просторную летнюю резиденцию.
Она была украшена следующим образом: справа, приблизительно на метр от
пола, возвышалась полукруглая платформа, нечто вроде амфитеатра,
застеленного толстыми матрацами из пылающе-алого атласа; напротив стояла
другая платформа, немного выше первой, такой же формы, обитая бархатом того
же цвета.
— Давайте приляжем сюда, — сказал князь, увлекая нас к амфитеатру, — и
посмотрим, что будет происходить.
Мы устроились поудобнее, и очень скоро в зал вошла дюжина
восхитительных девушек от шестнадцати до восемнадцати лет. Они были одеты в
греческие туники, оставлявшие обнаженным почти все тело; каждая прижимала к
груди, твердой и белой как алебастр, младенца возрастом не старше одного
года. Следом появились шестеро мужчин, державших в руках свои возбужденные
органы; двое сразу овладели Фердинандом и князем, остальные с поклоном
приблизились к нам и предложили свои услуги, которые мы тут же приняли без
раздумья.
Когда мы утолили первые страсти, молодые женщины обступили нас
полукругом; перед ними спустились на колени маленькие девочки, одетые в
татарские одежды, и начали демонстрировать нам прекраснейшее собрание ягодиц
юных матерей.
— Какие превосходные задницы, не правда ли? — сказал Франкавилла..
которого в это время не спеша содомировал устрашающих размеров член. — Но, к
сожалению, они предназначены для жертвоприношения, и я не рекомендую вам
слишком увлекаться ими… Однако прошу вас полюбоваться, как гордо посажены
эти ягодицы, как безупречно они белы. Далее жаль, что им придется вынести
предстоящие муки…
Девочки поднялись с колен и исчезли; их сменили двенадцать мужчин около
тридцати пяти лет, очень мужественного и свирепого вида, обряженных в
костюмы сатиров. Помахивая различными орудиями для флагелляции и поигрывая
мышцами на обнаженных плечах, они подошли к молодым матерям, вырвали у них
младенцев и швырнули одного за другим к нашим ногам, потом, схватив матерей
за волосы, затащили их на другую платформу, грубо сорвали с них одежду и
начали избивать с такой жестокостью — и продолжалось это довольно долго, —
что брызги крови и кусочки плоти разлетались по всему залу и даже долетали
до нас.
Никогда за всю свою жизнь я не видела такой порки — ни такой
безжалостной, ни такой обстоятельной, потому что от шеи до пят на их телах
не осталось живого места; вопли несчастных были слышны, наверное, за
несколько лье окрест, но преступление совершалось совершенно открыто, и
никто даже не подумал о том, чтобы заглушить их. Четверо женщин упали без
сознания, но их тут же пинками подняли на ноги. После этого их повернули к
нам спиной, демонстрируя двенадцать сплошных ран, и отпустили.
Вслед за тем началась общая суматоха; палачи и жертвы сбились в кучу и,
толкая друг друга, сбежали с помоста; одни спешили заменить шестерых наших
содомитов, другие лихорадочно искали своих отпрысков. Они поднимали их,
бережно прижимали к себе, целовали дрожащими губами, кормили грудью, и
вместе с пересохшим молоком младенцы жадно сглатывали лившиеся из глаз
материнские слезы. К стыду своему должна признаться, друзья мои, что эта
жуткая сцена, составлявшая резкий контраст с нашими, не менее сильными
эмоциями, заставила меня испытать два оргазма, и я забилась в конвульсиях,
извиваясь на толстенном колу, который обрабатывал мне зад.
Но передышка была недолгой; в комнату ворвалась следующая дюжина
головорезов еще более жуткой наружности, чем первая, изрыгая дикие вопли и
проклятия, размахивая тяжелыми бичами. Они опять оторвали детей от
материнской груди и бросили их на пол еще с большей силой, чем в первый раз,
в результате чего несколько крошечных черепов раскололись о дощатый настил
нашего амфитеатра; потом снова затащили женщин на соседнее возвышение, и на
этот раз град ударов обрушился на переднюю часть тела бедных матерей, прежде
всего на нежные, полные молока, груди. Вскоре эти сладкие, трепетные и
возбуждающие полушария, разрываемые хлыстами превратились в жуткое месиво
молока и крови, и эта смесь фонтанами разбрызгивалась по комнате.