Правительство,
допускающее любые формы боготворения, совершенно не понимает философской
цели, к которой все мы должны стремиться, и я в любое время я готов доказать
вам, что ни одно правительство не будет сильным и уверенным, пока разрешает
боготворить некое Высшее Существо — этот ящик Пандоры, этот обоюдоострый
меч, смертельно опасный для всякой власти, эту ужасную систему, согласно
которой каждый воображает, будто имеет право ежедневно резать другим глотку.
Да пусть он сгинет тысячу раз — человек, который выдумал Бога! У него не
было иной цели, кроме как подорвать основы государства; внутри государства
он мечтал создать независимую касту — вечного врага счастья и равенства; он
стремился подчинить себе своих соотечественников, раздуть пожар распрей и
раздоров и, в конце концов заковать людей в цепи и делать с ними все, что
ему вздумается, предварительно ослепив их через посредство суеверия и
заразив их фанатизмом.
— И все-таки, — заметила Дюран просто для того, чтобы дать высказаться
нашему гостю, — религия есть краеугольный камень нравственности и морали, а
эти вещи, как бы вы к ним ни относились, остаются очень полезными для
власти.
— Независимо от природы этой власти, — тут же ответил Корнаро, — я
готов хоть сейчас доказать, что нравственность для нее бесполезна. Кстати,
что вы понимаете под этим словом? Разве это не осуществление на практике
всех общественных добродетелей? Тогда соблаговолите объяснить мне, какое
отношение может иметь к власти осуществление добродетелей. Вы боитесь, что
порок, будучи противоположностью добродетели, может нарушить деятельность
правительства как органа власти? Да никогда в жизни! И правительство должно
больше опасаться высоконравственного человека, нежели человека порочного.
Первый расположен к пустым спорам и сомнениям, и не может быть сильной
власти там, где люди истрачивают попусту свои мыслительные способности: дело
в том, что правительство — это узда для человека, а размышляющий человек не
терпит узды. Следовательно, чтобы управлять людьми, их надо обречь на
невежество; властители всегда чувствовали, что цепи скорее удержат на
коленях глупых подданных, нежели гениальных личностей. Вы можете сказать
мне, что свободная власть далека от такого намерения. А я спрошу Вас, где вы
видели свободную власть; разве на земле существует что-нибудь свободное?
Более того, разве человек не всегда и не везде остается рабом собственных
законов? Выходит, что люди повсюду находятся в цепях, то есть в состоянии
безнравственности. Разве вид опьянения, в котором постоянно пребывает
безнравственный и порочный человек, — это не то же самое, что состояние, в
котором держит человека законодатель, чтобы парализовать его волю? Так зачем
законодателю внушать ему добродетели? Только в моменты самоочищения человек
делается норовистым, начинает сомневаться в своих правителях и меняет их. В
интересах правительства — сковать человека при помощи безнравственности,
опустить его в бездну безнравственности, и он никогда не причинит
неприятностей для власть предержащих.
Если же посмотреть на вещи под более
широким углом зрения, можно задаться вопросом: имеют ли пороки какие-нибудь
последствия для взаимоотношений между людьми, иными словами, какое
государству дело до того, ограбите ли вы меня, или, в свою очередь, я убью
вас? Абсурдно считать, будто сведение личных счетов имеет какое-то отношение
к обществу. Но, говорят нам, законы необходимы для того, чтобы сдерживать
зло… Хорошо, только зачем его сдерживать, если Природа нуждается в нем и
существовать без него не может, если оно задумано как противовес добру?
Скажем, древний человек не имел законов, которые ограничивали его страсти,
но разве он был менее счастлив, чем мы? Силу никогда не сломит слабость, и
если последняя всегда оказывается в проигрыше, значит этого хочет Природа, и
не нам противиться ее желанию.
— Такие рассуждения открывают широкий простор для разного рода ужасов,
— заметила я.
— Так ведь они совершенно необходимы, эти явления, которые вы называете
ужасами: в этом убеждает нас сама Природа, которая заставляет расти самые
ядовитые растения бок о бок с самыми целебными. Почему вы так возражаете
против преступлений? Разумеется, не потому что они порочны сами по себе, но
только по той причине, что они наносят вам вред, человек же, которому зло
выгодно, и не подумает осуждать его. И если злодейство приносит в мир
столько же счастья, сколько и несчастья, разве справедлив закон, карающий
его? Задача хорошего закона — способствовать благу всех и каждого, а вот
этого-то как раз и нет в законах, принятых против преступлений, ибо они
защищают лишь жертву и в высшей степени ущемляют злодеев. Величайший
недостаток, а заодно и несчастье людей, придумывающих законы, заключается в
том, что они всегда учитывают только часть человечества и совершенно
игнорируют остальных, и неудивительно, что сегодня совершается так много
грубых ошибок.
Рассуждения нашего гостя прервала служанка, сообщившая о том, что внизу
ждет убого одетая женщина, которая очень хочет поговорить с синьором
Корнаро.
— Веди ее сюда, — поспешно сказала я, опередив венецианца.
Женщины, окружавшие стол, тотчас поднялись с колен, чтобы освободить
место для новой сцены, и присоединились к пятидесяти наложницам, которые,
стоя на помостах, выставляли напоказ свои обнаженные зады.
В следующую минуту робко вошла беременная женщина лет тридцати,
прелестная как Венера, в сопровождении четверых детей — двух мальчиков и
двух девочек.
— О, господин мой! — вскричала она, и все семейство припало к ногам
Корнаро, который с изумлением смотрел на них. — Господин мой, я взываю к
вашей милости; во имя неба сжальтесь над бедной женщиной, покинутой мужем,
матерью этих несчастных детей, которые просят у вас корочку хлеба. Два года
у нас нет никаких средств, и скоро нас возьмет к себе могила, если только не
найдется добрый человек, который поможет продлить наши дни.