— Мне кажется, — заметил Нуарсей, продолжая содомировать меня, — она
будет страдать еще больше, если ее проткнуть насквозь.
— Так мы и сделаем, — кивнул Сен-Фон. — Проткнем ее и будем
поворачивать, а то, лежа как пень, она вовсе не почувствует жара.
— Вы совершенно правы. Давайте и этих двоих зажарим таким же образом.
Я схватила одну, он — другую и, даже не потрудившись вытащить член из
моего ануса, за считанные минуты довел ее до такого же состояния, в каком
пребывала первая, замученная Сен-Фоном. Я последовала его примеру, и вскоре
все трое поджаривались на ярко пылавшем огне, а Нуарсей, посылая в небо
ужасные богохульные проклятия, разрядил свои семенники в мой задний проход;
в тот же момент я схватила член Сен-Фона И окропила густым соком
искромсанные тела несчастных жертв самой чудовищной похоти, какую я до сих
пор встречала.
Мы выбросили три изуродованных трупа в канаву и возобновили пиршество.
Подкрепившись, распутники почувствовали новые желания в крови, мы
позвали моих лакеев, и они всю ночь трудились над ненасытными задницами
Сен-Фона и Нуарсея; хотя все попытки поднять члены этих господ оказались
безрезультатны, их приступы словесного оргазма были исключительно яростны, и
я окончательно убедилась, что оба чудовища так же жестоки в выжатом
состоянии, как и в пылу страсти.
Через месяц после этого приключения Нуарсей представил меня женщине,
которую давно хотел сделать моей близкой подругой и наперсницей. Поскольку
его брак с Александриной вновь был отложен, на этот раз по причине тяжелой
утраты, которая постигла Сен-Фона, я не стану описывать эту прелестную
девушку, пока не дойду до соответствующего места в своей истории — когда она
оказалась в моем полном распоряжении. Я расскажу вам о мадам де Клервиль и о
всех стараниях, которые я приложила с тем, чтобы скрепить дружбу с этой
необыкновен ной женщиной.
Представляя нас друг другу, Нуарсей не пожалел самых восторженных
эпитетов. Мадам де Клервиль была высокая, великолепно сложенная красавица;
ее взгляд, обыкновенно ласковый и приветливый, порой становился таким
жутким, что его трудно было вынести, а вот глаза, большие и темные,
постоянно таили в себе что-то жестокое, и вообще весь облик этой дамы был
скорее величавым, чем располагающим: несколько припухлый рот, чувственные
губы, волосы, черными волнами ниспадающие до коленей, безупречный прямой
нос, горделивые брови, царственная осанка, нежная атласная, хотя с небольшим
желтоватым оттенком кожа, и, наконец, роскошное, давно созревшее, но все еще
упругое тело; словом, это была Минерва, одаренная красотой Венеры. Тем не
менее — потому, наверное, что я была много моложе, или красота моя была
призывнее и не было в ней надменности, — мужчины неизменно находили меня
гораздо привлекательнее.
Мадам де Клервиль внушала благоговение — я
довольствовалась тем, что очаровывала, она требовала от мужчин восхищения —
я их соблазняла.
Помимо королевской внешности мадам де Клервиль обладала глубоким и
острым умом, имела поистине энциклопедические знания, и я не встречала ни
одной женщины, ни одного мужчины, которые были бы такими ярыми врагами
предрассудков, как она, и которые могли бы похвастать настолько философским
умом.
Она имела множество талантов, свободно говорила по-английски и
по-итальянски, была прирожденной актрисой, танцевала как Терпсихора,
обладала глубокими познаниями в химии и физике, писала милые стишки, недурно
рисовала, была начитана в истории, географию знала как свои пять пальцев,
неплохо музицировала, писала прозу как мадам Севинье {Маркиза де Севинье
(1626-1696), одна из самых знаменитых женщин XVII века, писательница, автор
«Писем».}, но в своих остроумных и язвительных замечаниях порой заходила
слишком далеко и причиняла тем самым немало страданий тем, кто не достиг ее
уровня, а такими были почти все окружавшие ее; она не раз говорила мне, что
я единственная женщина, в которой она обнаружила хоть капельку истинного
ума.
Эта великолепная женщина уже пять лет как была вдовой. Она никогда не
рожала детей и чувствовала к ним отвращение, что в женщине всегда указывает
на недостаток чувствительности; можно без преувеличения сказать, что по
отсутствию этого качества мадам де Клервиль не имела себе равных. Она
гордилась тем, что не пролила ни одной слезинки за всю свою жизнь и ни разу
не была тронута видом страждущих и обездоленных. «У меня бесстрастная
каменная душа, — говаривала она. — Я презираю любое чувство за исключением
удовольствия. Я — полновластная хозяйка всех движений и всех порывов своей
души; все во мне беспрекословно подчиняется разуму, а это еще хуже для
окружающих, — продолжала она, — ибо разум мой страшен. Но я не жалуюсь: я
люблю свои пороки и ненавижу всяческую добродетель; я — заклятый Враг всех
религий, всех богов и богинь, кто бы они ни были, меня не страшат ни
болезни, ни жизненные невзгоды, ни сама смерть, и когда ты сделаешь себя
такой, как я, ты будешь счастлива».
С подобным характером, как естественно предположить, мадам де Клервиль
имела немало горячих, но безутешных поклонников, и очень мало друзей и
подруг; она верила в дружбу не более, чем в добродетель, и в добронравие —
не более, чем в Бога. Вместе с тем она обладала несметным богатством,
роскошным особняком в Париже и прелестным загородным поместьем, имела
всевозможные предметы роскоши и драгоценности и в том возрасте, когда
женщина подходит к критическому пику, отличалась железным несокрушимым
здоровьем. Если в этом мире и существует счастье, тогда оно, несомненно,
было сосредоточено в обладательнице стольких достоинств и природных даров.