— Сейчас вы увидите их, друг мой, сейчас увидите, — ласково утешила я
смертельно уставшего итальянца, потом взяла его орган в рот и выдоила все до
последней капли.
Корделли с благодарностью принял мои услуги; пока я восстанавливала его
силы, присутствующие снова окружили его, и он с такой силой впился в губы
девочки, которую только что лишил девственности, словно вознамерился с
корнем вырвать у нее язык.
Постепенно он перешел на другие окружавшие его предметы и даже —
поверите ли вы в подобную мерзость? — четверть часа облизывал зловонную
утробу одной карги, потом, с неменьшим удовольствием, прильнул губами к
губам одного из палачей. И я почувствовала, что чудо свершилось. В
довершение всего он взял мою руку и возложил ее на кол этого головореза, и я
с ужасом обнаружила, что предмет, оказавшийся в моей ладони, толще моего
предплечья и длиннее, чем мое бедро.
— Возьми этот пенис, Жюльетта, — приказал итальянец, — и вставь его в
вагину девочки. Но имей в виду, что он должен войти туда невзирая ни на
какие последствия.
Первые попытки были безуспешны; не оставалось иного выхода, кроме как
связать жертву и растянуть ее ноги в стороны таким образом, чтобы обеспечить
доступ к обоим отверстиям — на тот случай, если копьеносец не сумеет
проникнуть в одно из них, он сможет воспользоваться другим. Я ввела орудие в
бой, Корделли занялся жилистой волосатой задницей своего подручного и
неотрывно ее облизывал, ожидая момента, чтобы совершить содомию, когда
огромный инструмент палача вломится в пещерку. Наконец наши усилия
увенчались успехом: член проник во влагалище ребенка, и по ее лицу разлилась
мертвенная бледность. Однако Корделли, не спуская глаз с чудовищного орудия,
велел подручному войти в другую гавань, и снова я была лоцманом. Отчаянно
сопротивлявшаяся Природа скоро уступила решительному натиску человека, как
она делает всегда; но, увы, анус разорвался, хлынула густая кровь, и
итальянец, возносясь на седьмое небо, овладел задницей палача.
Боже праведный! Как мне описать эту картину? Представьте маленькое
очаровательное личико, такое трогательное, такое жалкое, которое целовал
отвратительнейший из людей, царапая жесткими усищами нежнейшие лилии и розы
и заглушая мерзкими ругательствами жалобные стоны невиннейшей души. Теперь
представьте Корделли, который, отвергая окружившие его прелести, предпочел
поганую задницу наемного убийцы. В тот миг, когда палач затрясся от оргазма,
Дюран по приказу хозяина задушила уже потерявшую сознание жертву.
Все кончилось: несчастная девочка испустила дух. Итальянец с
торжествующим видом показал нам свой неуемный член, готовый к дальнейшим
подвигам.
— Вот я и снова в прекрасной форме, — объявил он. — И с одной тварью мы
разделались. Думаю, вы обратили внимание, что я вел себя довольно сдержанно,
и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее более милосердным образом.
Думаю, вы обратили внимание, что я вел себя довольно сдержанно,
и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее более милосердным образом.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
— Оставь его, сволочь! — рявкнул торговец. — Эти останки возбуждают
меня, разве ты забыла об этом? — И великий грешник, прижавшись лицом к лицу
своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими поцелуями искаженные смертью
черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
— Эй, Дюран, — позвал он, оторвавшись от дочери, — подними-ка член
этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне зад, пока я буду ласкать эти
останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им
без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных
размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он
гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего
прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач
сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего
коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее,
принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его
потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
— Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, — рычал Корделли, брызжа
слюной, — теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых
ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без
колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
— С кого же вы хотите начать, сударь? — осмелилась я.
— С тебя… с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня
возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем
жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, — сказал варвар,
хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока
я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством
рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не
осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей
ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
— Вот так, — удовлетворенно крякнул каннибал, — сейчас немного
покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле
несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые
очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные
щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что
и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему.
Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза
чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля
жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные
мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание
и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.