Розетта также разделась к этому времени; вместе с хозяйкой они привели
наших атлетов в неописуемое состояние, и моя любезная подруга один за другим
стала вводить члены в мое влагалище. Она делала это, прижимаясь к моим губам
своим клитором, ее по очереди содомировали двое юношей, а субретка
направляла член третьего в задницу того, кто совокуплялся со мной.
Ах, друзья мои, как мне описать удовольствие, полученное мною во время
этой первой сцены! Когда все десятеро продемонстрировали мне мощь своих
инструментов, я встала на четвереньки и подставила им зад: содомия началась
без всякой подготовки; влагалище мне сосала Дзанетти, она же в каждой руке
разогревала по одному члену, готовя их к проникновению. Моего содомита также
содомировали, я лизала клитор Розетти, которая тем временем втирала головку
очередного фаллоса в свою пушистую клумбу; таким образом я могла поочередно
сосать ее вагину или орган, который она ласкала. Когда все члены побывали в
моих потрохах, мы сменили позы и образовали один живой клубок: я уселась на
кол одного юноши, второй овладел моим влагалищем, правой рукой я вводила
третий член в зад Дзанетти, которая лежала на ком-то и принимала пятый орган
в вагину. Левой рукой я оказывала такую же услугу Розетти, которую также
сношали в оба отверстия; восьмой юноша содомировал моего содомита, девятый
орган был во рту у Розетти, последний совершал оральный акт со мной.
— Здесь есть место еще для двоих, — сказала Дзанетти, — эти двое, что
прочищают задницу мне и моей горничной, вполне могли бы принять в себя по
одному члену. В следующий раз надо собрать пятнадцать человек.
Но я, обалдевшая от удовольствия, смогла ответить лишь неистовыми
движениями тела, и мгновение спустя мы все, вся чертова дюжина, изверглись
одновременно и потоком спермы погасили — а лучше сказать, потушили на время
— сжиравшую нас похоть.
Вслед за тем в середину уложили Дзанетти и еще раз повторили всю
процедуру, где я исполняла второстепенную роль и с огромным наслаждением
наблюдала фантастические курбеты венецианской блудницы; она превзошла и Сафо
и Мессалину: это было настоящее безумие, это был неистовый праздник
сластолюбия, сопровождаемый беспрерывным потоком грязных ругательств,
страстных вздохов, громогласных стонов, которые сменились в момент кризиса
пронзительным воплем. Повторяю: никогда не было у Венеры столь верной
служительницы, никогда ни одна блудница на свете не извергалась с таким
остервенением.
Но представьте, друзья, она этим не удовлетворилась: после плотских
наслаждений мы сели за стол и с такой же невоздержанностью начали пить;
измученных мужчин отпустили, и когда мы, все трое, накачали себя невероятным
количеством вина, мы снова бросились ласкать друг друга как самые последние
шлюхи; это продолжалось до тех пор, пока утреннее солнце не увидело наши
сатурналии и не напомнило нам о том, что человеческому организму необходим
отдых.
Несколько дней спустя эта необыкновенная женщина нанесла мне ответный
визит.
Несколько дней спустя эта необыкновенная женщина нанесла мне ответный
визит. Как она призналась, я произвела на нее незабываемое впечатление, и
она никак не может избавиться от этого дьявольского наваждения.
— Теперь, когда мы познакомились ближе, милая моя, я должна поведать
вам о своих наклонностях, — заявила она. — Я вся пропитана пороком, а вы,
насколько я слышала, отличаетесь поистине философским образом мыслей,
поэтому надеюсь, что вы меня поймете.
— Продолжайте, любовь моя, скажите, какие грехи вам больше всего по
душе. Какие доставляют вам наибольшее удовольствие?
— Воровство. Ничто так не возбуждает меня, как воровство. Хотя я имею
доход больше ста тысяч ливров в год, не проходит и дня без того, чтобы я
чего-нибудь не украла ради удовольствия.
— Утешьтесь, дорогая, — и я крепко сжала руку своей наперсницы, — вы
видите перед собой самую яркую последовательницу такой же страсти . Как и
вы, я не могу обходиться без воровства, как и вы, я получаю от него
удовольствие и вижу в нем смысл всей моей жизни. Воровать — это естественно,
это не только не порок — это свойство следует считать добродетелью. Осмелюсь
добавить, любовь моя, — продолжала я, пылко целуя Дзанетти, — что я безумно
рада видеть в вас женщину, свободную от угрызений совести.
В этом смысле, пожалуй, нет мне равной, — заявила очаровательная
венецианка. — В моей голове ежеминутно рождаются тысячи самых отвратительных
и непристойных мыслей, и когда говорят мои страсти, я ни в чем себе не
отказываю.
— О небо! — простонала я. — Так вы способны и на убийство?
— Я готова убить и отца и мать, готова совершить самое чудовищное
злодейство, в сущности для меня вообще не существует такого понятия. Вы
откровенны со мной, и я отвечу вам тем же, только пусть вас не пугает то,
что я вам скажу. И поклянитесь, что никто не узнает того, что вы от меня
услышите.
Я поклялась молчать, и моя новая подруга продолжала:
— Вам известно, Жюльетта, что я — вдова, поэтому ни перед кем не
обязана отчитываться в своих поступках. Прошу вас не спрашивать, как я
обрела свою свободу, скажу лишь, что я обязана ею преступлению.
— Вы сами его совершили?
— Нет. Мой супруг, злейший враг моих наслаждений, пал от руки убийцы: в
Венеции за несколько цехинов можно разделаться с кем угодно.
— Однако лучше сделать это самой, — заметила я, — но в любом случае у
нас с вами очень много общего.
— Как я вас люблю, радость моя! Достойны похвалы женщины, когда они
освобождаются от своих тиранов и мучителей; по какому праву мужчины отбирают
у нас свободу? Пусть они чаще дают женам развод, тогда убийств будет меньше.
— Скажу по секрету, что в Венеции есть одна организация, которая
занимается исключительно воровством, грабежом, вымогательством, а при
необходимости и убийствами.