Два года
у нас нет никаких средств, и скоро нас возьмет к себе могила, если только не
найдется добрый человек, который поможет продлить наши дни. О, добрый
синьор, неужели не смягчится ваше благородное сердце при виде несчастья,
которое молит вас о сочувствии. Сжальтесь над нами, иначе мы погибли.
Как я уже сказала, женщина эта была восхитительна; ее поношенное
платье, ее беременность, исходившее от нее очарование, трогательный вид ее
детей, залитые слезами лица несчастного семейства — все это произвело
настолько сильное впечатление на нашего распутника и настолько разожгло его
порочную похоть, что я испугалась, как бы он не извергнулся при малейшем
прикосновении. Однако он взял себя в руки, предвкушая, очевидно, волнующее и
пикантное продолжение этой сцены, и увел меня в соседнюю комнату, куда
следом препроводили просительницу со всеми чадами.
И вот там жестокость каннибала проявилась во всей своей красе. Он
пришел в неистовство, его бессвязная речь выдавала чувства, бушевавшие в его
душе: он заикался, бормотал какие-то непристойности, выкрикивал богохульные
ругательства, на его губах пузырилась пена, и вид его был ужасен. В те
минуты он был бы великолепной моделью для художника, который вознамерился бы
написать портрет одного из самых отвратительных чудовищ, порожденных
Природой.
— Ну что ж, сука, — процедил он сквозь зубы, — я облегчу твои
страдания; сейчас мы устроим тебе роды. Раздевайся поживее… все, все
снимай с себя, первым делом оголи ягодицы… Мой член твердеет, Жюльетта,
смотри, как он твердеет… потри мне яйца спиртом, а потом помоги этой твари
раздеться…
С этими словами он нанес страшный удар в лицо бедняжки, которая
отлетела на несколько метров; потом, не спуская с нее безумных глаз, он
грубо схватил меня за заднюю часть, я увернулась, испугавшись, как бы злодей
не сделал меня объектом своей ярости, и стала поспешно срывать последние
тряпки с лежавшей на полу женщины с окровавленным лицом. Но, наклонившись
над ней, я неосторожно выставила свой зад, и Корнаро без промедления овладел
им.
— Раздевай ее скорее, — рычал он, — скорее, говорю тебе; задуши ее,
если будет сопротивляться; разве ты не чувствуешь мою эрекцию?
Когда мать обнажилась, распутник оставил меня в покое, плюнул ей в лицо
и в мгновение ока сам сорвал одежду со всех четверых детей, после чего с
яростью набросился на детские ягодицы. Потом приказал мне опалить горящей
свечой материнский зад и потребовал розги.
Мы вместе уложили детей штабелем на вздувшийся живот матери; он
несколько мгновений любовался этой пирамидой, составленной из аппетитных
прелестей, и с удивлением заметил, что бедность и лишения не нанесли ущерба
цветущим формам несчастных созданий. Затем, перейдя от удивления; к
озлоблению, взмахнул розгами и с невероятной быстротой начал пороть
распростертые перед ним белоснежные ягодицы и круглый, обтянутый нежной
кожей живот беременной просительницы.
Затем, перейдя от удивления; к
озлоблению, взмахнул розгами и с невероятной быстротой начал пороть
распростертые перед ним белоснежные ягодицы и круглый, обтянутый нежной
кожей живот беременной просительницы. Я ласкала его в продолжение экзекуции
и чувствовала, как его чресла наполняются новыми силами. Он то и дело
останавливался, несколько мгновений пожирая глазами кровавые следы своего
зверства, вставлял член в мой зад, после трех-четырех движений выныривал из
него и продолжал флагелляцию. Когда руки его устали, он опустился на колени
и принялся осыпать ударами живот молодой матери, прильнув губами к
окровавленным ягодицам детей.
— Друг мой, — с беспокойством заметила я, — вы вот-вот извергнетесь, я
вижу это по вашим глазам: еще немного, и эта сцена, хотя она и великолепна,
лишит вас семени, после чего вы не сможете насладиться своими злодеяниями в
полной мере, тем более что впереди нас ждут новые утехи.
— А что еще ты можешь мне предложить? — спросил венецианец, взглянув на
меня затуманенным взором.
— Пойдемте со мной, пусть эти создания придут в себя, а потом вы
вернетесь и расправитесь с ними.
Я увела его в небольшую комнату, где Дюран с помощью Лау-ренции
приготовила новую сцену, которую я сейчас вам опишу.
Эта комната была украшена наподобие тех храмов, где древние римляне
праздновали свои сатурналии в старые добрые времена, и наш гость увидел
девять сладострастных картин, составленных из живых людей.
Первая изображала красивого мужчину средних лет с вздыбленным членом,
прижавшегося к заду юноши, которого ласкал маленький мальчик-педераст.
Во второй ласкали друг друга сорокалетняя женщина и две юных девушки.
В третьей мускулистый атлет совокуплялся сзади с прелестной знойной
негритянкой и сосал влагалище не менее прелестной белокожей женщины.
Четвертая картина представляла молодую мать, которая порола свою дочь,
и ее в свою очередь порол мрачного вида мужчина.
Рядом другой мужчина содомировал маленького теленка, то же самое
проделывал с ним огромный пес.
Дальше отец избивал розгами собственную дочь, привязанную к столбу, и
сам получал порку от красивой женщины.
Седьмая картина представляла собой группу из десяти девушек,
облизывавших друг другу влагалище.
В восьмой десять юношей содомировали друг друга, образовав живое
замкнутое кольцо.
Наконец последняя композиция состояла из нескольких мужчин, которые
содомировали шлюх с дебильными или изъеденными сифилисом лицами и
одновременно обсасывали влагалища дряхлых женщин, возрастом не менее
шестидесяти лет, а маленькие дети целовали им задницы.
Посреди этого великолепия стояли две рослые матроны и держали за руку
шестерых малолетних девочек, прелестных как херувимы, предназначенных в
жертву нашему клиенту.