По той же самой причине бедняк более беззащитен в этом смысле: он
живет ближе к несчастьям, нежели богатый человек, чаще видит их и скорее
склоняется к сочувствию. Выходит, все говорит о том, что жалость, вещь,
далекая от подлинной добродетели, представляет собой слабость, рожденную
страхом и созерцанием несчастий, слабость, которую следует жестоко подавлять
еще в детстве, когда начинают устранять чрезмерную чувствительность, ибо
чувствительность совершенно несовместима с философским взглядом на мир.
Вот такие принципы, Жюльетта, привели меня к спокойствию,
невозмутимости и стоицизму, которые позволяют мне делать все, что мне
угодно, и без жалоб переносить любые превратности судьбы. Спеши, девочка,
прикоснуться к этому тайному знанию, — продолжала моя очаровательная и
мудрая собеседница, которая и не предполагала, что я уже хорошо усвоила
подобную философию. — Спеши убить в своей душе это глупое сопереживание,
которое не дает тебе покоя всякий раз, как ты встретишь первого несчастного.
И тогда, мой ангел, благодаря постоянным упражнениям, которые вскоре покажут
тебе громадное различие между тобой и другим, страдающим человеком, ты
убедишься, что проливаемые тобой слезы ничуть не улучшат его положения и
доставят тебе лишь огорчения; знай, что твоя помощь обернется для тебя
мизерным чувственным удовольствием, между тем как твой отказ в помощи даст
тебе возможность испытать острое наслаждение. Тогда ты поймешь, что
нарушаешь высший естественный порядок, вытаскивая из пучины бедствий тех,
кого забросила туда Природа: она мудра и логична в своих действиях, и ее
планы относительно человеческих существ нам не дано ни постичь, ни помешать
им; планы ее покоятся на неравномерном распределении силы среди людей —
отсюда неравные возможности, средства, условия и судьбы. Черпай мудрость в
истории, Жюльетта, учись у древних, читай классику: вспомни императора
Лициния, который под страхом жесточайшего наказания запрещал сочувствие к
бедным и милосердие к несчастным. Вспомни школу греческих философов, которые
считали преступлением попытку вмешаться в те бесчисленные оттенки в спектре
социальных групп и классов, созданном Природой, и когда твой разум достигнет
моих высот, ты перестанешь оплакивать утрату в своей душе добродетели,
основанной на жалости, потому что добродетельные поступки, внушаемые нам
только эгоизмом, достойны лишь презрения. Давным-давно доказано, что нет
ничего хорошего в том, чтобы спасти жалкого раба от несчастья, в которое
ввергла его сама Природа, так не лучше ли раздавить в зародыше сочувствие к
его страданиям и не дать ему расцвести? Запомни навсегда, что наше
сочувствие, нарушающее заведенный порядок мироздания, оскорбляет Природу, и
самое разумное — воспитать в себе свойства, которые позволяют спокойно и
беззаботно взирать на чужие страдания.
Ах, подруга моя, будь ты в
достаточной мере сильна, чтобы сделать следующий шаг, обладай ты даром
получать удовольствие при виде чужих страданий — да просто от сладостной
мысли, что они обошли тебя стороной! — ты могла бы далеко пойти и обратить
усыпающие твой путь шипы в розы. Знай же, что столь мудрые люди, как Нерон,
Людовик XI, Тиберий, Вацлав, Ирод, Андроник, Гелиогобал, Рец и многие
другие, строили свое счастье на аналогичных принципах, и если они могли без
содрогания творить свои ужасные дела, так это потому, что владели искусством
употреблять зло на свое благо. «Но это же не люди, а чудовища», — могут
возразить мне. Ну что ж, я согласна: они на самом деле были чудовищами по
образу своего мышления и своего поведения, однако с точки зрения Природы и
относительно ее замыслов они были простыми ее орудиями; одарив их
жестокостью и кровожадностью, она назначила их исполнять ее законы. Таким
образом, хотя, на поверхностный взгляд и с точки зрения человеческих
законов, они сделали много зла, поступали они в строгом соответствии с
Природой, чья цель — уничтожить по меньшей мере то, что она успела создать.
Нет, Жюльетта, сии достойные мужи заслуживают всяческого уважения, так как
исполняют ее желания, отсюда можно заключить, что человек, обладающий
характером так называемых тиранов и деспотов или стремящийся к этому, не
только далек от злодейства, но способен обнаружить в себе источник
необыкновенных радостей, которые он будет вкушать тем чаще, чем больше будет
уверен в том, что через посредство своей жестокости или распущенности он
оказывает Природе услугу, более полезную, нежели святой, употребляющий свои
способности на благие дела. Впитай в себя эти мудрые мысли, претворяй их на
деле, чаще наблюдай за несчастьями других, учись с презрением и восторгом
отвергать мольбы о помощи — только так ты привыкнешь к виду страждущих,
обреченных на несчастья.
Учись и сама причинять страдания, с каждым разом все более и более
жестокие, и ты не замедлишь увидеть, что существует самая прямая связь между
ними и сладострастным трепетом твоих нервов. Вот так, постепенно, твоя
чувствительность исчезнет, и ты больше не будешь предотвращать преступлений
— напротив, ты будешь способствовать многим из них и немалое число совершишь
сама, в любом случае ты будешь делать это с царственным спокойствием,
которое пробуждает страсти и, оставляя твою голову холодной и ясной, охранит
тебя от всех напастей.
— О, милая моя Клервиль, я не могу представить вас в роли
благотворительницы с подобными взглядами, хотя вы богаты несметно…
— Да, я богата, — отвечала эта необыкновенная женщина, — настолько
богата, что никогда не считала деньги. Клянусь тебе, Жюльетта, я скорее
выброшу их в воду, чем потрачу хоть один су на то, что идиоты зовут
милосердием, милостыней или просто помощью.