Я обменялся несколькими словами с капитаном судна и
ценой нескольких цехинов завоевал его симпатию.
— Мне-то что, — небрежно сказал он, — делайте, что хотите, только
опасайтесь вон той женщины: она как-то странно на вас смотрит, как будто
знакома с вами.
— Не беспокойтесь, — успокоил я его, — мы выберем подходящий момент.
Затем бросил невольный взгляд в ту сторону, куда показывал капитан и решил,
что он ошибся, потому что я увидел незнакомое жалкое создание — женщину лет
сорока, которая была служанкой для команды; она выглядела постаревшей раньше
времени, о чем свидетельствовали следы трудной жизни на ее лице. Поэтому я
сразу забыл о ней и сосредоточился на своем плане; едва лишь ночной полог
опустился на море, мы с Карлсоном взяли за руки и за ноги нашего спящего
товарища и выбросили его за борт. Пробудившаяся от шума Филогона только
тяжело вздохнула, но не потому, сказала она, что ей жалко венгра, а потому,
что никого на свете она не любит так, как меня.
— Милое, несчастное дитя, — сказал я ей, — любовь твоя безнадежна. Я
терпеть не могу женщин, мой ангел, и уже говорил тебе об этом. — Спустив
штаны с Карлсона, я продолжал: — Смотри, как должен выглядеть человек, чтобы
иметь право на мою благосклонность.
Филогона покраснела, и по щекам ее покатились слезы.
— И как можешь ты любить меня, — спросил я, — после всего, что
произошло?
— Да, это было ужасно, но разве сердцу прикажешь? Ах, сударь, даже если
вы будете убивать меня, я все равно буду вас любить.
Тем временем к нам незаметно приблизилась та самая печальная женщина и,
не подавая виду, что слушает нас, не пропустила ни одного слова.
— Кстати, что ты делала в доме Кальки? — спросил я Филогону. —
Покровительства просто так, ни за что, не бывает: наверное, вас связывало
что-то другое? Обычно мужчина держит в своем доме молоденькую девушку ради
удовлетворения своей похоти.
— Чувства господина Кальки, сударь, — запротестовала Филогона, — были
самые чистые, вел он себя безупречно, и вообще он был очень добрым и честным
человеком. Лет шестнадцать тому назад, во время путешествия в Швецию, мой
покровитель остановился в гостинице и встретил там несчастную и нищую
молодую женщину, которую взял с собой в Стокгольм, куда ездил по своим
делам. Эта женщина была беременна. Мой покровитель принял в ней участие,
остался с ней и дождался, пока она родила. Так на свет появилась я. Кальки
увидел, что моя мать не в состоянии растить меня, и попросил отдать ребенка
ему. У них с женой не было своих детей, они меня полюбили как родную, и я
выросла у них в доме.
— Что стало с твоей матерью? — прервал я, и какое-то странное
предчувствие кольнуло мне сердце.
— Не знаю. Она осталась в Швеции. У нее совсем не было денег, кроме
тех, что дал ей Кальки…
— И которых хватило совсем ненадолго, — неожиданно послышался негромкий
голос рядом с нами, и в ноги нам бросилась та самая женщина, — я — твоя
мать, Филогона, я дала тебе жизнь.
Она осталась в Швеции. У нее совсем не было денег, кроме
тех, что дал ей Кальки…
— И которых хватило совсем ненадолго, — неожиданно послышался негромкий
голос рядом с нами, и в ноги нам бросилась та самая женщина, — я — твоя
мать, Филогона, я дала тебе жизнь. А ты, Боршан, узнаешь ли несчастную
Клотильду Тилсон, которую ты соблазнил в Лондоне, уничтожив всю ее семью, и
которую, вместе с неродившимся ребенком, бросил в Швеции, уехав с жестокой
женщиной, называвшей себя твоей женой?
— Черт меня побери! — повернулся я к Карлсону, удивленный, но
совершенно не тронутый этой проникновенной речью. — Ты не поверишь, но
сейчас судьба возвращает мне и мою супругу — кстати, она прелестна, не
правда ли? — и очаровательную дочь. Что же ты не рыдаешь от умиления,
Карлсон?
— Зато у меня кое-что шевелится между ног, — ответил мой жестокосердный
спутник. — И я представляю, каким приятным будет наше путешествие.
Я незаметно подмигнул ему и снова обратился к воспитаннице банкира:
— Значит, ты моя дочь, Филогона! Ну конечно: недаром, увидев тебя в
самый первый раз, я испытал такое волнение в чреслах… А вы, мадам, —
продолжал я, крепко обнимая за шею свою благословенную жену и едва не
задушив ее, — почти совсем не изменились.
Потом поставил их рядом и вскричал:
— Целуйте же меня, мои сладкие, целуйте! Филогона, милая Филогона!
Теперь ты видишь, как возвышенны чувства, которые рождает в нас Природа:
вчера у меня не было никакого желания обладать тобой, а теперь я сгораю от
страсти.
Обеих женщин охватил ужас, но мы с Карлсоном успокоили их и дали
понять, что их судьба и жизнь находятся в моих руках. Они смирились; и хотя
одна была моей женой, другая — моей дочерью, они больше напоминали рабынь.
Желания мои разыгрались не на шутку, и я не смог сдержаться, В первый
момент я бросился полюбоваться величественным видом ягодиц Филогоны, в
следующий захотел увидеть, во что превратились прелести Клотильды после
стольких лет нищенского существования. Я одновременно приподнял обе юбки, и
мои глаза и мои руки несколько минут упивались восхитительным зрелищем; я
целовал все, что видел перед собой, я вгрызался зубами, впивался губами в
оба отверстия… Карлсон энергично растирал мне член… Все прежние мои
мысли куда-то улетучились, едва лишь я прикоснулся к заду своей вновь
обретенной дочери; загадочен все-таки и неисповедим промысел Природы:
Филогона, будучи приемной дочерью Кальни, оставляла меня холодным, та же
Филогона, та же самая, но уже моя родная дочь, обожгла огнем мои чресла.
Только мои жестокие желания остались прежними; но прежде они существовали
отдельно, сами по себе, а теперь слились с желанием обладать этой прекрасной
девушкой, в чем я скоро убедил ее, вонзив свое орудие в ее задний проход.