Он отравлял мою душу самыми
бесстыдными, непристойными и аморальными принципами, и если еще тогда я не
вышел на большую дорогу, вина в том была не Боршана. По воскресеньям в дом
приезжала сестра, хотя ее и не ожидал там теплый прием; зато я, забыв все
отцовские взгляды на этот предмет, улучал момент, чтобы высказать ей весь
свой пыл, и при первой удобной возможности сношался с ней.
— Отец меня не любит, — говорила мне Габриель, — он предпочитает
тебя… Пусть так оно и будет. Живи с ним счастливо и не забывай меня…
Я целовал Габриель и клялся всегда любить ее.
С некоторых пор я заметил, что мать никогда не выходила из кабинета
Боршана без того, чтобы не прижимать к глазам платок и не вздыхать тяжко и
печально. Мне стало любопытно узнать причину ее печали, я проделал отверстие
в стене, отделявшей его кабинет от своего будуара, и когда представилась
первая возможность шпионить, затаив дыхание, прильнул к дырке. Я стал
свидетелем ужасного зрелища: ненависть отца к своей жене находила выход в
виде жутких физических оскорблений. У меня не хватает слов, чтобы описать,
каким образом его жестокая похоть обрушивалась на несчастную жертву его
отвращения; однажды он избил ее до бесчувствия кулаками, затем долго топтал
ее, лежавшую на полу, ногами, в другой раз выпорол ее до крови многохвостой
плетью, но чаще всего он заставлял ее отдаваться исключительно неприятному,
неизвестному мне субъекту, с которым поддерживал какие-то странные
отношения.
— Кто этот человек? — как-то раз спросил я у Памфилии, которой
рассказал о своих открытиях и которая, поскольку всегда относилась ко мне с
дружеским сочувствием, обещала показать мне нечто еще более невероятное.
— Это отъявленный разбойник, которого твой отец раза два или три спасал
от виселицы; этот тип за шесть франков способен зарезать кого угодно. Боршан
получает удовольствие, когда этот бандит избивает твою мать, а потом, как ты
сам видел, насилует ее самым гнусным образом. Боршан очень любит его и
частенько приглашал его в свою постель, пока она не стала твоим обычным
местом. Ты еще не все знаешь о распутстве человека, который породил тебя; не
отходи завтра, утром от смотровой щели, и ты увидишь вещи, которые
превосходят все, о чем ты мне рассказывал.
Не успел я занять свой наблюдательный пост, как в отцовскую библиотеку
ввалились четверо здоровенных головорезов, приставили к носу отца пистолет,
крепко привязали его к приставной лестнице и исхлестали розгами самым
нещадным образом; по ногам отца струилась кровь, когда они отвязали его;
швырнули, как мешок, на кушетку, и все четверо навалились на него: один
вставил член ему в рот, второй — взад, двое других заставили его возбуждать
себя руками. Отца изнасиловали раз двадцать подряд, и какие это были члены,
Бог ты мой! Я не смог бы обхватить ладонью самый маленький из них.
— Я бы с удовольствием содомировал тебя, наблюдая это зрелище, —
признался я Памфилии.
— Я бы с удовольствием содомировал тебя, наблюдая это зрелище, —
признался я Памфилии. — Попробуй внушить отцу мысль сделать свою жену
жертвой такой оргии.
— О, это совсем не трудно, — уверила меня услужливая девушка, — стоит
только предложить Боршану какую-нибудь пакость, и он тут же ухватится за эту
мысль. Так что тебе недолго придется ждать, пока исполнится твое желание.
Действительно, несколько дней спустя Памфилия сказала мне, чтобы я был
наготове, и я, дрожа от нетерпения, прильнул к своему отверстию в стене.
Бедную мою матушку выпороли и осквернили до такой степени, что когда
четверка молодцев удалилась, она без движения лежала на полу. В продолжение
всего спектакля я трудился над бесподобной задницей Памфилии и скажу вам
честно, что никогда до тех пор не испытывал такого блаженства.
Позже я обо всем рассказал отцу, упомянув и о том, какое удовольствие
доставила мне его тайная оргия.
— Это я предложил сыграть с вашей женой такую шутку после того, как
увидел, что те четверо выделывали с вами, — прибавил я.
— А скажи-ка, дружище, — заинтересовался Боршан, — ты можешь помогать
мне в подобных делах?
— Разумеется, — немедленно ответил я.
— Это правда? Ведь я имею в виду женщину, которая произвела тебя на
свет.
— Она трудилась только ради своего блага, и я презираю ее, может быть,
не меньше вашего.
— Поцелуй меня, любовь моя, ты великолепен; и поверь, когда я говорю
тебе, что с сегодняшнего дня ты будешь вкушать самые острые удовольствия в
мире, доступные человеку. Только попирая то, что идиоты осмеливаются
именовать законами Природы, человек найдет настоящее блаженство. Но скажи,
не ослышался ли я? Дай мне честное слово, что ты готов издеваться над своей
матерью.
— Клянусь. И еще более жестоко, чем вы.
— Ты будешь истязать ее?
— Истязать, пытать и все остальное; я убью ее, если хотите.
При этих словах Боршан, который обнимал и ласкал меня в продолжение
всего разговора, совершенно потерял над собой контроль и сбросил свое семя,
не успев донести его до моего зада.
— Подождем до утра, друг мой, — сказал он. — Утром ты будешь держать
экзамен, а пока никаких глупостей, согласен? Отдыхай, я тоже намерен
заняться этим, ибо нам надо беречь сперму.
В назначенный час моя мать пришла в кабинет Боршана, где уже ждал тот
самый злодей, отцовский приятель.
Бедная женщина разрыдалась, увидев меня, но именно я был самым
беспощадным ее мучителем из нас троих. Я стремился сделать истязания,
которым подвергли ее отец и его друг, еще более изощренными и мучительными.
Боршан велел гостю содомировать меня, а я в это время лежал на своей матери,
впившись ногтями в священную грудь, из которой когда-то получил первое в
жизни пропитание.