Разве
она создала бы такую градацию удовольствий, получаемых от преступлений, если
бы не была в них заинтересована? Ведь самим фактом постепенного нарастания
нашего наслаждения по мере того, как мы совершаем все более чудовищные
поступки, она толкает нас все дальше и дальше. А возьми этот невыразимый
словами трепет предвкушения, который мы испытываем, когда готовим
какое-нибудь преступление, вспомни то пьянящее чувство, которое нас
охватывает, когда мы его совершаем, или тот тайный восторг, который долго
еще тлеет в нашей душе после того, как преступление совершено. Разве все это
не доказывает, что таким образом Природа хитро и коварно соблазняет нас,
потому что наши дела служат ее целям? А если награда за них возрастает
пропорционально нашим злодействам, так это потому лишь, что истребление,
которое обычно считается самым чудовищным преступлением, — это как раз то,
что ей милее всего {Любезный Ламетри, ученейший Гельвеции, рассудительный и
проницательный Монтескье! Почему вы, глубоко осознавшие эту истину, не
облекли ее в мудрые слова в своих бессмертных произведениях? О, века
невежества и тирании, какую плохую услугу оказали вы человечеству и в каком
рабстве держали вы величайшие умы мира! Давайте же поговорим, наконец,
серьезно, поскольку сегодня мы свободны и поскольку обязаны сказать людям
правду, так наберемся же мужества сказать ее до конца. (Прим. автора)}.
Независимо от того, вызвано преступление мстительностью, честолюбием
или похотью, мы увидим, если хорошенько покопаемся в себе, что удовольствие,
о котором идет речь, вернее, степень этого удовольствия, определяется тем,
насколько серьезен наш поступок, а уж когда в результате него кто-то
погибает, наслаждение наше вообще не имеет границ, потому что это более
всего по душе нашей праматери.
— О, Нуарсей! — восторженно воскликнула я. — Конечно, то, что мы
сделали, очень мне понравилось, но мое удовольствие было бы в десять раз
сильнее, если бы я увидела, как ее вешают…
— Продолжай, Жюльетта, продолжай до конца: если бы ты сама ее повесила
— ведь это ты хотела сказать?
— Клянусь Богом, да! Даже от одной этой мысли я готова испытать оргазм.
— А от того, что ты знаешь о ее невиновности, ты испытала бы двойное
удовольствие. Будь она виновна, наш поступок послужил бы правосудию, и мы не
смогли бы насладиться всем тем, что есть в пороке. Разве Природа дала бы нам
страсти, если бы их следствия не были ей угодны, не совпадали с ее законами
и не отвечали ее задачам? И человек настолько хорошо усвоил эту истину, что
также принялся сочинять законы, цель которых — сдержать свое неодолимое
стремление к преступлению и, следовательно, ко всеобщему разрушению. Однако
человек при этом поступил несправедливо, поскольку законы его репрессивны и
отбирают несравненно больше, чем дают, и в награду за предлагаемую
худосочную безопасность они лишают его того, что, в сущности, только и стоит
иметь.
Но эти законы, придуманные простыми смертными, даже не заслуживают
внимания философа и не дано им сдержать поступки, которые диктует ему
Природа; единственное, что они способны сделать с человеческим разумом, —
это похитрее скрывать свои дела и всегда быть настороже. Законы надо
использовать для наших собственных целей — в качестве щита, но никогда в
качестве тормоза.
— Но послушайте, друг мой, — прервала я, — если бы так поступали все,
не было бы никакого смысла скрываться.
— И очень хорошо, — прозвучал ответ. — В таком случае мы вернулись бы к
первобытному состоянию, в каком сотворила нас Природа, и ничего страшного не
произошло бы. Слабый подумал бы о том, как избежать столкновения с сильным и
не вступать с ним в открытую борьбу. По крайней мере, так он будет знать,
чего ему бояться, и не будет от этого более несчастным, ибо и теперь ему
приходится вести войну, но для своей защиты он не может использовать даже
тот ничтожный арсенал, которым вооружила его Природа. Стоит только вернуться
к первоначальному состоянию, и никакого государства не понадобится и не
будут нужны никакие законы. Но мы от этого далеки {Вы согласитесь, что у нас
законов в избытке, их непрестанно создает человек, дабы обеспечить свое
счастье, но нет ни одного среди них, который не лишал бы его части своего
благополучия. Для чего служат эта законы? Для того, чтобы не лишать
мошенников их выгоды, чтобы порабощать глупцов — вот, в нескольких словах,
сущность нашей человеческой цивилизации. (Прим. автора)}.
Один из самых опасных наших предрассудков питается иллюзией связей,
которые, как мы наивно полагаем, существуют между нами и другими людьми. Это
абсурдные узы, ибо мы сами придумали нелепое братство и освятили его от
имени религии. Теперь я хочу сделать несколько замечаний относительно этого
так называемого братства, так как мой опыт показал мне, что это призрачное
понятие гораздо сильнее подавляет человеческие страсти, чем можно себе
представить, а учитывая разрушительное влияние, которое оно оказывает на
разум, я остановлюсь на нем подробнее.
Все живые существа рождаются в одиночестве, с самого рождения- они не
нуждаются друг в друге: не связывайся с другими, оставь их в покое, в их
естественном первобытном состоянии, не пытайся приобщать их к цивилизации, и
ты найдешь свой собственный путь, свой хлеб, свой кров без помощи ближнего
своего. Сильный проживет самостоятельно — только слабому нужна помощь.
Природа создала слабых с тем, чтобы мы сделали их своими рабами, она дала их
нам в дар, в жертву, и их участь — тому доказательство; следовательно,
сильный человек может использовать слабого по своему усмотрению, и здесь
возникает вопрос: может ли он помогать слабому в некоторых случаях? Отвечу
сразу: нет. Потому что, помогая слабому, он действует вопреки желанию
Природы. Если он наслаждается этими низшими существами, если пользуется ими
для удовлетворения своих прихотей, если угнетает, тиранит и оскорбляет их,
развлекается с ними как с игрушками, выжимает из них все соки или, наконец,
уничтожает их — вот тогда он поступает как союзник Природы.