Ибо нежные романтические чувства происходят из сочетания хорошего
настроения и целесообразности, но не имеют никакого отношения к красоте
бюста или к волнующим линиям задницы, и я не позволю, чтобы эти телесные
вещи, которые, в зависимости от тончайшей игры вкуса, возбуждают физическое
влечение, таким же образом влияли на привязанность моральную. Чтобы
завершить свое сравнение, добавлю следующее: возьмем Белинду, она уродлива,
ей сорок два, в ней нет никакого намека на соблазнительность, ни одной
возбуждающей желания черточки — одним словом, это настоящая, обделенная
судьбой корова. Но Белинда умна, мудра, у нее отличный характер, в ней
тысяча вещей, которые отвечают моим вкусам. У меня нет желания лечь с ней в
постель, однако я без ума от бесед с ней. Разумеется, я предпочел бы для
утех Араминту, но я искренне презирал бы ее, когда жар моего желания спадет,
потому что я нашел в ней только тело, и ни одно из ее моральных качеств не
затронуло моего сердца. Впрочем, все сказанное не имеет никакого отношения к
нашему случаю: в снисходительности Сен-Фона к твоей неверности есть элемент
либертинажа, который объяснить не так просто. Мысль о том, что ты лежишь в
объятиях другого, возбуждает Сен-Фона, ведь он сам поместил тебя в такие
условия; и когда он представляет себе твои утехи, когда видит их воочию,
член его твердеет, и ты умножаешь его удовольствия пропорционально тому, как
умножаются твои собственные; Сен-Фон будет обожать тебя тем сильнее, чем
больше ты будешь заниматься тем, что вызывает ненависть болванов. Вот в этом
и заключается одна из умственных аномалий, понятных только таким избранным,
как мы, но от этого не менее сладостных.
— Ваши слова меня успокаивают, — сказала я. — Выходит, Сен-Фон любит
мои вкусы, мой ум, мой характер и совсем меня не ревнует? Я рада слышать
это, поскольку, признаться, воздержание для меня невозможно, темперамент мой
требует удовлетворения, жажду мою надо утолять любой ценой; у меня горячая
кровь, богатейшее пламенное воображение, в руках моих несметные богатства,
так как же я могу противиться страстям, которые осаждают меня ежеминутно?
— Отдайся им, Жюльетта, отдайся, не раздумывая: тебе не сделать
большего, чем ты делаешь, и меньшего ты делать не должна, но на публике я
прошу тебя быть лицемерной. Помни, что в этом мире лицемерие — неизбежный
порок, необходимый человеку, которому суждено властвовать над людьми, потому
что общество, ждет от тебя не добродетели, а лишь повода считать тебя
добродетельной. На каждые два случая, когда тебе понадобится добродетель,
придется тридцать других, когда нужно будет только притвориться
добродетельной, поэтому призываю всех распутниц: наденьте маску, научитесь
принимать тот вид, которого от вас ожидают, в конце концов, достаточно
скрывать то, что мы любим, и нет нужды притворяться относительно того, что
презираем. Если бы все люди были открыто и откровенно порочны, лицемерия бы
не существовало вовсе, однако люди наивно верят в то, что добродетель
принесет им выгоду, и им приходится цепляться за любую соломинку, чтобы
казаться добропорядочными; им приходится думать о своей репутации и как
можно лучше скрывать свое дурное поведение, чтобы угодить тому смешному и
давно съеденному червями идолу.
Кроме того, лицемерие, приучая к хитрости и
обману, дает возможность творить бесчисленные преступления: ваш бесстрастный
вид внушает доверие, ваш противник утрачивает бдительность, чем меньше вы
даете ему повода для подозрений, тем сильнее ваше оружие, тем легче вам
нанести точный удар. Покров таинственности, под которым вы удовлетворяете
свои страсти, многократно усиливает получаемое наслаждение. Цинизм никого не
завлечет в ваши сети, а наглость, бесстыдство и вообще все, что именуется
дурным поведением, могут доставить удовольствие только будучи
безнаказанными.
Лицемерный и коварный человек, надежно защищенный четырьмя стенами
своего дома и своей доброй репутацией, может смело предаваться пороку и не
страшиться разоблачения. Однако всем известно, что цинизм уместен разве что
под священным домашним кровом: он плохо воспринимается окружающими, отдает
дурным запахом и, разрушая стену между вами и обществом, лишает вас
возможности наслаждаться всем тем, что предлагает жизнь. Преступления
разврата — не единственные, которые доставляют наслаждение: ты ведь
понимаешь, что есть тысячи других — очень выгодных, — которые лицемерие
делает для нас доступными, а цинизм недосягаемыми. Кто может сравниться по
скрытности, ловкости, беспощадности с мадам Бренвилье {См. «Мемуары маркизы
де Френ», «Глоссарий знаменитых людей» и другие источники. (Прим. автора)},
которая была одним из столпов высшего общества в свое время? Свои яды она
испытывала в благотворительных заведениях и под маской милосердия и под
покровом филантропии творила самые сладострастные из своих преступлений.
Лежа на смертном одре, отравленный дочерью, ее наивный и любящий отец
обратился к ней с такими словами: «О, любимая дочь моя, умирая, я жалею
только о том, что больше не смогу сделать для тебя того, что хотел и не
успел». Вместо ответа дочь подсыпала дополнительную дозу яда в чашку с
питьем, которую дала умирающему.
Никогда на земле не рождалось более талантливого, более утонченного
создания; она с великим искусством изображала религиозное рвение, не
пропускала ни одной мессы, щедро раздавала милостыню и делала все, чтобы
скрыть свои преступления. Прошло очень много времени, прежде чем все
обнаружилось, и возможно, этого бы не случилось, если бы не досадная
небрежность ее любовника {См. «Мемуары маркизы де Френ», «Глоссарий
знаменитых людей» и другие источники. (Прим. автора)}.
Так пусть же эта великая женщина послужит тебе примером, дорогая,
потому что лучшего я предложить не могу.
— Я знаю наизусть всю историю жизни этой выдающейся личности, —
ответила я, — и давно мечтаю пойти по ее стопам.