Он набрасывается на нее и
избивает до тех пор, пока она не падает на пол без сознания; потом
продолжает совокупляться со следующим кастратом, которого также оставляет,
чтобы избить вторую жену; так происходит до тех пор, пока не дойдет очередь
до последней, которая часто погибает под его ударами, и тогда его сперма
выбрасывается прямо в воздух. После такой процедуры оставшиеся в живых
женщины не меньше двух-трех месяцев отлеживаются в постели.
— М-да, — с восхищением произнес я, когда наложница закончила свой
необыкновенный рассказ, — это и в самом деле восхитительная страсть, и я
обязательно испробовал бы ее, будь так же богат, как твой господин.
— Иногда султан встречается со своими женами наедине и в такие моменты
содомирует их. Но эта великая честь оказывается только самым красивым
девочкам, не старше восьми лет.
Когда наконец все было готово к тому, чтобы заманить в ловушку
прелестную Филогону, я, всего за несколько цехинов, нанял бродягу, который
сжег дотла дом ее покровителя. Кальни принял решение переехать в мое
поместье, захватив с собой не только Филогону и свой капитал, но и несколько
верных слуг и телохранителей, что застало меня врасплох. Однако я скоро
нашел способ убедить Кальни, что такая куча челядинцев принесет больше
пользы, разбирая руины его дома, нежели скучая без дела в моем, где и без
того достаточно прислуги. Ошеломленный катастрофой, банкир сделал так, как я
посоветовал. Сундуки с золотом находились под моей крышей, и Кальни уже
собирался возобновить свои финансовые дела, когда мы решили не откладывать
задуманное в долгий ящик.
Однажды утром я вошел в его спальню с пистолетом в руке, оставив
Терговица на карауле у входной двери, а Карлсона — охранять Филогону и
единственного слугу банкира, который мог прийти к нему на помощь, и сказал:
— Послушайте, дорогой и верный друг, вы сильно ошибаетесь, если
думаете, что получили гостеприимство за красивые глаза. Прощайтесь с жизнью,
сударь: вы долго наслаждались богатством — пора передать деньги в другие
руки.
Когда стихли последние слова, прогремел выстрел, и банкир отправился в
ад оплачивать оставшиеся долги. Карлсон выбросил в окно труп задушенного
слуги, и мы вдвоем крепко связали девушку, которая испускала в это время
истошные вопли. Потом позвали Терговица.
— Итак, дружище, — сказал я ему, — удобный момент настал. Вспомни,
скольких усилий и денег стоил мне этот спектакль, поэтому ты должен прямо
сейчас, на моих глазах, изнасиловать нашу добычу, а я прочищу твою задницу и
приму в свою член Карлсона.
Терговиц не без удовольствия проворно сорвал с девушки одежду, и перед
нами предстало дрожащее, прекраснейшее в мире тело. О небо, какие это были
ягодицы! Никогда — повторяю, никогда — не видел я такой таинственной, такой
манящей расщелинки и, не мешкая, бросился воздать должное этому чуду
природы.
О небо, какие это были
ягодицы! Никогда — повторяю, никогда — не видел я такой таинственной, такой
манящей расщелинки и, не мешкая, бросился воздать должное этому чуду
природы. Но уж если мозги направлены на определенный вид распутства и кипят
при этой мысли, никакой дьявол не в силах изменить ход событий. Словом, я не
хотел Филогону — ничто не искушало меня, кроме зада того, кто должен был
сношать ее. Терговиц вломился в ее влагалище, я овладел Терговицем, Карлсон
— мною, и после бешеной скачки, продолжавшейся, наверное, целый час, мы все
трое изверглись в один и тот же миг, как один человек.
— Скорее переверни ее! — закричал я Терговицу. — Разве не видишь, какая
у нее жопка? Пусть Карлсон займется ее влагалищем, а я буду содомировать вас
обоих.
Мы сделали это несмотря на слезы и стоны бедной сиротки, и к концу
следующего часа у нее не осталось ни одного храма Цитеры, куда мы не
проторили бы тропинку. Друзья мои были в пене, в особенности Терговиц, один
я сохранял самообладание и холодность перед этим небесным созданием, которое
вдохновляло меня на желания, настолько жестокие и изощренные, что дай я им в
тот момент волю, наша жертва мгновенно испустила бы дух. Ни разу мои
развращенные вкусы не обнаруживались столь решительно и властно, как при
виде этой девушки; я чувствовал, что не могу придумать для нее достаточно
мучительной пытки, и отвергал, как слишком деликатное, все, что приходило
мне в голову. Ярость моя скоро достигла высшей точки, у меня потемнело в
глазах; я больше не мог смотреть на Филогону без того, чтобы меня не
начинали сотрясать самые чудовищные, самые зверские инстинкты. Может быть,
вы знаете, откуда берутся подобные чувства, я не знаю этого — я просто
описываю то, что происходило в моей душе.
— Давайте уйдем отсюда, — предложил я своим сообщникам, —
предусмотрительный человек не должен терять голову от удовольствия. Наши
вещи уже погружены на фелюгу, которая ждет нас в порту, готовая к отплытию:
я нанял ее до Неаполя. Мм не можем задерживаться здесь после таких
преступлений… Но что будем делать с этой малышкой, Терговиц?
— Думаю, надо взять ее с собой, — ответил венгр, и в его глазах я
заметил растерянность:
— Ага, ты, кажется, влюбился, дружище?
— Да нет, но раз уж за эту сучку заплачено кровью ее покровителя, я не
вижу причины оставлять ее здесь.
Я посчитал нужным ничего не возразить на это, опасаясь раздоров,
которые могли поставить под угрозу нашу безопасность, молча кивнул, и мы
отправились в дорогу.
Однако Карлсон увидел, что мое согласие было всего лишь уловкой, и по
пути заговорил со мной об этом. Я доверял ему полностью и ответил честно и
откровенно, а на второй день плавания мы решили избавиться от двух нежных
голубков, после чего я должен был стать единственным владельцем наших
общественных сбережений.