И
опасения мои рассеялись.
Пройдя почти все круги ада — из рук Сен-Фона в руки своего супруга, а
от него в лапы Дальбера, — несчастная женщина находилась уже в крайне
плачевном состоянии: ее груди, руки, бедра, ягодицы — словом, вся ее живая
плоть являла собой потрясающую картину, созданную жестокой фантазией
палачей. А когда Сен-Фон, потрясая восставшим и побагровевшим членом, нанес
ей двенадцать сильнейших ударов по плечам и спине, затем шесть таких же
сильных пощечин, голова ее поникла окончательно; но это была только
прелюдия, потому что в следующий момент он поставил ее в середину комнаты,
где в пол были вделаны два кольца; к ним привязали ее ноги, руки подняли над
головой и привязали к свисавшим с потолка веревкам. Между ног, на высокий
узкий табурет, поставили дюжину свечей таким образом, что их пламя почти
касалось ее влагалища и анального отверстия, отчего скоро начали
потрескивать и скручиваться волоски на лобке, и начала, прямо на глазах,
краснеть нежная кожа; все ее тело стало извиваться и дергаться, а на
красивом побледневшем лице изобразилось необыкновенное выражение, в котором,
как мне показалось, была какая-то сладострастная смесь боли и ужаса. Сен-Фон
держал в руке свечу и, вплотную приблизившись к мадам де Нуарсей, с жадным
вниманием наблюдал за ее муками, вложив свой пенис в рот Линданы и заставив
Лолотту щекотать языком анус. Один из юношей содомировал Нуарсея, который,
вцепившись руками в ягодицы Анриетты, то и дело повторял жене, что она будет
поджариваться до тех пор, пока не испустит дух. А Дальбер, занятый тем, что
трудился над задницей другого юноши и целовал услужливо подставленные
прелести Аглаи, давал Нуарсею советы, как увеличить страдания несчастной
женщины, с которой тот несколько лет был связан священными узами брака. Моей
обязанностью было оказывать разного рода услуги участникам этой дикой сцены
и следить за свечами. В какой-то момент мне показалось, что их пламя слишком
слабое и короткое и что жертва наша страдает не в достаточной мере, тогда я
подняла подсвечники еще выше, и нечеловеческие вопли мадам де Нуарсей
заслужили мне горячее одобрение мучителей. Сен-Фон, который, казалось, уже
потерял рассудок, поднес свечу к самому лицу жертвы, подержал несколько
мгновений, затем спалил ей ресницы и выжег один глаз. Дальбер схватил другую
свечу и поджарил, один за другим, ее соски, а муж поджег роскошные волосы на
голове.
Все больше вдохновляясь этим волнующим зрелищем, я подбадривала актеров
и на ходу придумывала новые, еще более изощренные издевательства. По моему
совету, хозяйку облили коньяком, и в тот же миг она превратилась в
трепещущий и стенающий факел; когда голубоватое пламя стихло, ее неподвижное
и все еще стройное тело с головы до ног представляло собой один сплошной
ожог. Моя идея имела небывалый успех, и восторг всей компании был неописуем.
Подогретый этим последним злодейством, Сен-Фон вырвал свой член изо рта
Линданы и, крикнув Лолотте, чтобы та продолжала свою ласку, с размаху вонзил
его в мой анус.
Подогретый этим последним злодейством, Сен-Фон вырвал свой член изо рта
Линданы и, крикнув Лолотте, чтобы та продолжала свою ласку, с размаху вонзил
его в мой анус.
— Что теперь будем с ней делать? — жарко шептал мне в ухо Сен-Фон, все
глубже погружаясь в мое чрево. — Думай, Жюльетта, думай: ты ведь у нас
умница, и все, что ни предложишь, будет восхитительно.
— Есть еще тысяча пыток на свете, — ответила я, — одна пикантнее
другой. — Я уже собиралась кое-что предложить, когда к нам подошел Нуарсей и
сказал Сен-Фону, что, может быть, лучше сейчас же заставить ее проглотить
приготовленный порошок, иначе она умрет от изнеможения, и мы не сможем в
полной мере насладиться эффектом яда. Они посоветовались с Дальбером, и тот
восторженно поддержал Нуарсея. Женщину развязали и подвели ко мне.
— Бедняжка, — произнесла я, бросая порошок в бокал с «Аликанте» {Сорт
изысканного итальянского вина.}, — выпейте вина, и вам станет легче. Это
улучшит вам настроение и снимет боль.
Обреченная женщина безропотно проглотила роковую смесь. Нуарсей извлек
свою шпагу из моей норки и подскочил к жертве, сгорая от желания усладить
свой взор ее конвульсивными гримасами.
— Сейчас ты умрешь, — прошипел он, пристально глядя в ее глаза, —
надеюсь, ты смирилась с этим?
— Мне кажется, — заметил Дальбер, — мадам достаточно умна, чтобы
понять, что когда жена потеряла любовь и уважение своего супруга, когда она
надоела ему и вызывает у него только отвращение, самый простой для нее выход
— с достоинством выйти из игры.
— О, да! Да! — еле слышно простонала несчастная. — Я прошу только
одного: убейте меня, ради Господа Бога убейте скорее!
— Смерть, которой ты жаждешь, грязная сволочь, уже в твоих потрохах, —
сказал Нуарсей, наслаждаясь страданиями жены и ласками одного из молодых
педерастов. — Жюльетта сделала свое дело. Она настолько привязана к тебе,
что никогда не простила бы нам, если бы мы лишили ее удовольствия оказать
тебе последнюю милость.
В этот момент совершенно ослепленный от бешеной похоти, потеряв всякое
чувство реальности, Сен-Фон набросился на Дальбера, который, нагнувшись, с
готовностью встретил содомитский натиск своего друга, в свою очередь оседлал
юного пажа, который принял перед ним ту же самую позу; мгновение спустя я
опустилась на колени, и мой, обратившийся в содомита, язык проник в анальное
отверстие министра.
Не прошло и минуты, как Нуарсей, не спускавший глаз со своей жены,
увидел, что ее конвульсии приближаются к концу, и решил, что настало время
по-настоящему насладиться ими.
Он положил ее на ковер в середине комнаты, и мы образовали вокруг нашей
жертвы тесный круг. Роли поменялись. Теперь Сен-Фон овладел мною и обеими
руками удовлетворял двоих юношей; Анриетта сосала Дальбера, то же самое
Дальбер делал с членом третьего пажа и одновременно правой рукой ласкал еще
одного, а левой — немилосердно месил ягодицы Линданы; пенис Нуарсея
находился в прямой кишке Аглаи, чей-то другой вошел в его собственный зад,
он сосал еще один и тремя сложенными вместе пальцами содомировал Лолотту;
наконец, шестой наш помощник наслаждался ее влагалищем.