— Ведь Делькур воспламенил тебя также своей
профессией, если бы он не был палачом, ни один из нас не обратил бы на него
никакого внимания.
— И много у вас таких подручных? — поинтересовалась я.
— Эта мания появилась у меня лет пять-шесть назад, — отвечал он, — и в
поисках таких людей я объездил все провинции. Когда-нибудь и ты поймешь всю
сладость ощущения, когда в твоей заднице торчит член помощника палача;
впрочем с некоторых пор я имею подобное пристрастие и к мясникам и не раз
получал удовольствие, когда мне приводили прямо с бойни юношей, с головы до
ног забрызганных кровью.
— Я отлично вас понимаю, — сказала я с воодушевлением.
— Да, словами этого не выразить, — мечтательно проговорил он. — Поверь
мне, дорогая, такие эпизоды требуют патологической развращенности, но какого
дьявола значит для нас похоть, если она не заканчивается самым мерзким
распутством? Кстати, — заметил министр, — одна из твоих лесбиянок всерьез
заинтересовала меня: я имею в виду прелестную блондинку, которая, если не
ошибаюсь, приняла последнюю порцию моей спермы.
— Пальмира?
— Верно. Ты ее так называла. Ее зад показался мне самым красивым, а
дырочка самой узкой… и самой жаркой. Где ты раздобыла эту шлюху?
— Она работала в пошивочной мастерской; ей исполнилось восемнадцать,
когда я ее нашла, и в ту пору она была непорочна, как будто только что вышла
из материнской утробы. Кроме того, Пальмира — сирота. Она довольно высокого
происхождения, и у нее нет ни родителей, ни родственников за исключением
престарелой тетки, которая, собственно, и порекомендовала мне ее.
— Ты в нее влюблена, Жюльетта?
— Я ни в кого не влюблена, дорогой Сен-Фон. Мною движет только
капризная похоть.
— Я чувствую, что у этого очаровательного создания есть все, абсолютно
все, чтобы из нее вышла отличная жертва. Она прекрасна и будет еще
прекраснее в предсмертной агонии; у нее роскошные волосы, божественный
зад… в самом деле выдающийся зад… Взгляни, Жюльетта, как разбухает мой
орган при одной мысли о том, что я скоро буду истязать ее.
Действительно, я ни разу не видела его член в таком воинственном
состоянии; я взяла его обеими руками и начала нежно поглаживать и целовать.
— Если я ее получу, — добавил он, — тебя ждет хорошая награда, намного
больше, чем обычно. Вот видишь, как я хочу ее.
— Насколько я понимаю, слова ваши можно считать — приказом? Вы хотите,
чтобы она сию же минуту оказалась здесь?
— Очень хочу. Так хочу, что, кажется, у меня сейчас разорвутся чресла.
Сен-Фон вскочил, едва лишь Пальмира вошла в комнату, и, схватив ее за
руку, скрылся вместе с ней за дверью кабинета; скоро за стеной началась
долгая и жестокая оргия, о чем свидетельствовали отчаянные стоны девушки.
Они возвратились через час. Прежде чем увести ее в свой каземат, он заставил
ее раздеться, поэтому мне сразу бросилось в глаза ее истерзанное тело, и
если бы даже она была одета, о том, что она пережила, красноречиво говорило
залитое слезами лицо, а глубокие раны и царапины на груди и на ягодицах
лишний раз подтверждали это.
— Мне бесконечно жаль, — с досадой заявил ее мучитель, — но сейчас я
просто не имею для этого времени: эти проклятые головы надо доставить
королеве сегодня к пяти часам, а это значит, что я не смогу насладиться этой
девочкой так, как хотелось бы. Во всяком случае сегодня не смогу. Поэтому я
хочу видеть ее на нашем следующем ужине послезавтра. А до тех пор хорошенько
запри ее в самую темную и надежную камеру в своем подвале; я запрещаю тебе
кормить и поить ее и приказываю приковать цепью как можно ближе к стене,
чтобы она не могла ни сесть, ни даже пошевелиться. Только не спрашивай ее о
том, что произошло в кабинете, у меня есть свои причины скрывать это. За
Пальмиру ты получишь вдвое больше обычного. А теперь прощай.
С этими словами он вместе с Делькуром, который держал в руках коробку с
тремя мертвыми головами, сел в свой экипаж и уехал, а я осталась стоять на
ступенях в сильном замешательстве.
Я была очень привязана к Пальмире, и меня совсем не прельщала мысль
отдать ее каннибалу, но что могла я поделать? Не осмеливаясь даже заговорить
с ней, я отвела ее в подвал, потом вернулась к себе и собралась отдохнуть
после трудной ночи, но две мысли не давали мне покоя: во-первых, желание
спасти девушку, которая мне еще не надоела и была для меня небезразлична;
во-вторых, острое и неодолимое любопытство узнать, как же Сен-Фон поступает
с женщинами, объявляя им смертный приговор. Склоняясь ко второму желанию, я
поднялась, чтобы спуститься и допросить узницу, как вдруг дворецкий объявил
о прибытии мадам де Клервиль.
Несколько дней назад она встречалась с министром и узнала, что я в
деревне, и вот теперь она приехала предложить мне отправиться в Париж на
премьеру нового балета в Опере. Я восторженно обняла и расцеловала ее и
рассказала о том, что мы с Сен-Фоном совершили этой ночью. Упомянула я и о
своих развлечениях с палачом, которые имели место до приезда министра.
Клервиль нашла мои приключения восхитительными и поздравила меня с большими
успехами в злодействе. Когда же я заговорила о том, что касалось Пальмиры,
моя подруга предостерегающе подняла руку.
— Берегись, Жюльетта, — сказала она, — и выбрось из головы мысль о том,
чтобы отнять у министра его жертву, а главное — не вздумай влезать в его
дела; не забудь, что твоя судьба полностью зависит от этого человека и что
удовольствие, которое ты получишь, узнав его тайну или сохранив жизнь своей
девки, не вознаградит тебя за все беды, которые на тебя обрушатся, если ты
совершишь эту глупость. Ты можешь найти дюжину девиц получше этой Пальмиры,
что же до секрета Сен-Фона, ты не станешь счастливее от того, что узнаешь
какие-то новые его мерзости. Давай отобедаем, милая моя, и поспешим в город
— это тебя развлечет.
К шести часам мы были в пути — Клервиль, Эльвира, Монтальм и я; упряжка
из шести английских лошадей мчала нас быстрее ветра, и мы, без сомнения,
успели бы к началу балета, если бы не случилось непредвиденное: миновав
деревушку Аркей, мы встретили четверых людей, которые, угрожая пистолетами,
остановили карету.