— Довольно часто.
— Как же ты служишь мессы и отпускаешь грехи, если осквернил себя
подобной мерзостью?
— А что тут особенного? Из мужчин самый верующий тот, кто служит
множеству богов.
— Милые дамы, — продолжал священнослужитель, усаживаясь между нами и
поглаживая наши ягодицы, — неужели вы всерьез думаете, будто мы уделяем
религии больше внимания, чем вы сами? Мы находимся ближе к ней, поэтому
лучше, чем кто-либо другой, видим всю ее фальшь; религия — не что иное, как
нелепая фикция, однако она дает нам средство к существованию, а торговец не
должен пренебрежительно относиться, к своему товару. Да, мы торгуем
отпущениями грехов и божьими милостями так же, как сводник торгует шлюхами;
но это не значит, что мы скроены из иного материала, чем прочие смертные, и
не способны на страсти. Неужели вы считаете, что елейные речи, глупые ужимки
и ухмылки являются достаточной защитой от соблазнительных укусов
человеческого инстинкта? Совсем нет! Один мудрый философ сказал, что
страсти, если их скрывать под рясой, становятся еще сильнее: их семена
падают в самое сердце, чужой пример заставляет их проклюнуться, праздность
служит для них удобрением, а случай приводит к обильным всходам. Именно
среди духовенства, милые мои дамы, вы встретите настоящих атеистов: все
прочие люди могут сомневаться, могут быть даже скептиками, но никогда не
понять им бессмысленности высшего идола, между тем как среди служителей,
коим поручено заботиться о его процветании, нет ни одного, кто бы не был
убежден в том, что идол этот не существует. Все религии, известные на земле,
полны непонятных догматов, невразумительных принципов, невероятных чудес,
фантастических историй, и вся эта чушь придумана с единственной целью —
оскорбить разум и плюнуть на здравый смысл, ибо все они, без исключения,
основаны на невидимом Боге, чье существование по меньшей мере абсурдно.
Поведение, которое ему приписывается, настолько нелепо и непоследовательно,
насколько немыслима сама его сущность; если бы он существовал, разве изрекал
бы он свои истины столь загадочным образом? Какой ему смысл показывать себя
таким недоумком? Чем больший страх внушают религиозные мистерии, тем менее
понятна религия и тем больше нравится она глупцам, которые погрязают в ней
как в своем собственном дерьме; чем мрачнее, туманнее и сомнительнее
постулаты религии, тем фантастичнее она выглядит, то есть тем больше
соответствует сути того неизвестного и бесплотного существа, о котором никто
из нас, людей, не имеет никакого понятия. Невежество всегда предпочитает
неизвестное, фантастическое, запредельное, невозможное, ужасное простым,
ясным и понятным истинам. Истина не так приятно щекочет человеческое
воображение, как чудесная сказка; чернь с большим удовольствием выслушивает
нелепые басни, которые мы ей рассказываем; придумывая притчи и жуткие тайны,
священники и законодатели в полной мере удовлетворяют потребности толпы;
посредством символов веры и законов они увлекают за собой сонм приверженцев,
главным образом женщин и простаков, которые охотнее всего верят этим
россказням, даже не пытаясь вникнуть в них; любовь к простоте и истине
встречается только среди тех — а их так мало среди людей, — чье воображение
питается опытом и размышлением.
Нет, милые женщины, поверьте, что никакого
Бога нет; существование этого призрака невозможно, достаточно обратить
внимание на бесчисленные противоречия, из которых он состоит, чтобы
усомниться в нем, и стоит лишь дать себе труд внимательно рассмотреть их,
как от него ничего не останется.
В продолжение этой речи монах, как я уже говорила, сидел между нами и
ласкал нас.
— О, какая чудная попочка, — неожиданно забормотал он, прижимаясь ко
мне, — как жаль, что нельзя забраться туда… Но, может быть, если мы
попробуем… Да, мадам, чуточку старания с вашей стороны, и это будет не так
больно…
— Ах ты, зверюга, — сказала я, поднимаясь с дивана, — да я не дам тебе
даже свою куночку: у меня до сих пор все болит внутри, и я не хочу испытать
еще худшего. Подержите его, Клервиль, сейчас мы заставим этого негодника
кончать до тех пор, пока кровь не потечет из его яиц, иначе он не даст нам
покоя.
Мы уложили его на кровать, Клервиль зажала его член между своих грудей,
а я, усевшись ему на лицо, заставила его целовать калитку храма, в который
так его и не допустила; вначале он робко и даже неумело водил языком по
краям отверстия, затем немного оживился, заработал энергичнее, потом,
раздвинув шелковистые заросли, коснулся клитора и кончил еще раз.
После этого Клервиль спросила Клода, есть ли еще у них в монастыре
такие развратники, на что он с готовностью ответил, что таких в заведении
человек тридцать, тогда моя подруга захотела узнать, нельзя ли провести
вечер вместе с ними.
— Разумеется, — отвечал Клод, — как только захотите испытать
незабываемые плотские утехи, приходите прямо к нам, и мы примем вас как
королев.
Затем Клервиль поинтересовалась, можно ли устроить оргию, которую она
имеет в виду, в стенах монастыря.
— Это самое лучшее место, — заверил кармелит, — и там можно делать все,
что вашей душе угодно.
— Тогда, дорогой мой, — сказала Клервиль, — чтобы не оставалось никаких
сомнений, я прошу тебя прямо сейчас пойти и поговорить с настоятелем;
объясни ему суть дела, а мы подождем тебя здесь.
Как только монах ушел, Клервиль повернулась ко мне, и я заметила
блудливый огонек в ее глазах.
— Жюльетта, — сказала она, — не удивляйся моим словам: этот монах
доставил мне большое удовольствие, настолько сильное, что я начинаю
подумывать о его смерти…
— Что я слышу! Не успела высохнуть его сперма, а вы уже замышляете
смертоубийство!
— Презрение и ненависть к мужчинам после того, как они меня
удовлетворили, находятся в прямой зависимости от полученного мною
удовольствия, а я, признаться, давно не кончала с таким восторгом.