Я в восхищении уставилась на него.
— Вы уникальная личность! Вы просто прелесть! Моя любовь к вам тем
сильнее, чем больше ваше презрение к вульгарным предрассудкам, чем порочнее
вы в моих восхищенных глазах, тем глубже мое уважение к вам. Ваше изысканное
воображение бередит мою душу, и единственная моя мечта — быть похожей на
вас.
— Боже ты мой, — пробормотал Нуарсей, впиваясь языком мне в рот. — Я
никогда не встречал более похожего на меня создания, и я обожал бы тебя,
если бы в моей власти было полюбить женщину… Ты хочешь пойти моим путем,
Жюльетта? Отлично, только прежде я должен предостеречь тебя. Если все, что
есть в моем сердце, вынести на свет, человечество содрогнется от ужаса, и
никто не осмелится даже взглянуть на меня. Бесстыдство и зло, разврат и
чудовищные преступления — я довел их до самой крайней степени, и если
когда-нибудь я раскаюсь, так потому только — клянусь тебе! — что так мало
сделал: намного меньше, чем мог бы.
Нуарсей был в состоянии живейшего возбуждения, которое красноречиво
свидетельствовало о том, что упоминание о своих злодействах подогревало его
почти так же, как и их свершение. Я откинула полу его просторного халата и,
взяв в руку его твердый как сталь член, принялась щекотать, поглаживать,
нежно потискивать его, пока из розоватого отверстия не брызнула плоть.
— Какие сказочные преступления заставил меня совершить этот шалун! —
простонал он, изнемогая от восторга. — Какие чудовищные вещи я творил, чтобы
жарко и обильно изливал он свои соки. На этом свете нет ничего, чем бы я
охотно не пожертвовал ради его блага; этот инструмент — мой бог, пусть он
будет и твоим также, Жюльетта! Балуй и боготвори этого деспота, оказывай ему
высшие почести — он достоин своей славы, этот ненасытный тиран. Я поставил
бы все человечество на колени перед этим органом, я хотел бы видеть его
ужасным сверхъестественным существом, которое предает мучительной смерти
любую живую душу, недостаточно низко склоняющуюся перед ним… Будь я
королем, Жюльетта, будь я властителем мира, больше всего я желал бы ходить
по земле с верными и беспощадными телохранителями, чтобы они убивали на
месте всякого, кто мне не понравится… Я обходил бы гордой поступью свои
владения, шагал бы по ковру из трупов и был бы счастлив; я прошел бы через
долины, полные смерти, через моря крови и всюду, где ни ступит моя нога,
бросал бы свое семя.
У меня кружилась голова от опьянения; я пала ниц перед этим величайшим
распутником и со слезами восхищения прильнула к источнику стольких
злодейств, само воспоминание о которых возносило к небесам душу того, кто их
совершил. Я обхватила губами дивный предмет и сосала его в течение
пятнадцати сладостных минут…
— Погоди, погоди, нас слишком мало, — сказал, наконец, Нуарсей,
которого совсем не прельщали одиночные утехи.
— Этот орган будет твоей
погибелью, если ты осмелишься принять на себя весь его гнев, ибо,
устремившись в одну точку, мои страсти будут подобны лучам палящего солнца,
которые собирает в фокус увеличительное стекло, и они испепелят все на
своем, пути.
На губах его выступила пена, его сильные руки впились в мои ягодицы.
Как раз в этот момент возвратился один из тех, кто сопровождал бедняжку
Год, и доложил, что ее заключили в Бисетр и что некоторое время спустя она
разродилась мертвым ребенком.
— Превосходно, — просиял Нуарсей, бросив слуге два луидора, и с улыбкой
шепнул мне: — Надо щедро платить гонцу, приносящему добрые вести. Два
золотых — разве это много за удовольствие, которое мы получили? А теперь
взгляни, Жюльетта, взгляни, какой величественный вид принял мой член.
И без промедления вызвав свою жену и юного щеголя, который посеял в
почву только что уничтоженный в тюрьме зародыш новой жизни, Нуарсей
рассказал ему, что произошло, потом вонзил свой беспощадный клинок в задний
проход юноши. В это время мадам де Нуарсей, опустившись на колени, ласкала
губами орган ганимеда, а сам педераст лобзал мои ягодицы. Войдя в раж,
Нуарсей вцепился в груди жены снизу, да так сильно, что едва не вырвал их с
корнем, а мгновение спустя раздался дикий вопль, за которым последовал
бурный выброс спермы.
— Скажи, Жюльетта, — сказал он, приказав юноше слить в ладонь все, что
он влил в его чрево, и размазать эту благодатную пасту по всему лицу своей
жены. — Скажи, не прекрасна ли моя плоть? Ты видела что-нибудь чище и
прозрачнее? Разве не прав был я, когда заставил тебя боготворить бога, чья
субстанция столь совершенна? Разве может тот, кого глупцы называют
первопричиной, обладать таким активным, таким благородным нектаром? Это же
небесные слезы! Ну да ладно, пусть они убираются, — устало махнул он рукой.
— Гони их обоих, а мы продолжим прерванный разговор.
Сегодня либертинаж у нас преследуется, — продолжал мой господин, когда
мы остались одни, — а от Плутарха мы знаем, что самниты среди бела дня и в
соответствии с официальными предписаниями занимались всеобщим беспорядочным
развратом на площади, которая называлась «Сады». Далее историк говорит, что
в том блаженном месте в одном жарком клубке сливались и исчезали различия
между полами и растворялись кровные узы: мужчины наслаждались женами друзей,
дочери блаженствовали в объятиях матерей, сыновья служили сосудом для
родительского семени, а братья занимались содомией с единоутробными
сестрами.
Мы высоко ценим первые плоды юной девы, а жители Филиппин не придают им
ровно никакого значения. На этих островах есть специальные служители,
которым хорошо платят за то, что они лишают девственности невест накануне
брачной ночи.
Супружеская неверность была официально разрешена в Спарте.